ЯКУТСКИЙ ПРАЗДНИК ЫСЫАХ В ОПИСАНИЯХ УЧАСТНИКОВ ВТОРОЙ КАМЧАТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ
Праздник Ысыах на протяжении многих веков занимал и до сих пор занимает особое место в духовной культуре якутов. По определению Е. Н. Романовой, «якутский Ысыах можно рассматривать как одну из своеобразных форм передачи культуры, которая как бы сфокусировала в себе духовные ценности, взгляды, миросозерцание народа» 1. Несмотря на то, что изучению Ысыаха посвящено большое количество научных трудов ученых многих поколений, тема еще далеко не исчерпана. Примечательно, что Е. Н. Романова, написавшая о празднике Ысыах специальную монографию, признает, что «Ысыах как «текст» несет в себе еще много неразгаданных тайн, которые ждут своего открывателя», а «предлагаемую на суд читателя книгу автор рассматривает как первое приближение к этой многогранной неисчерпаемой теме» 2. Действительно, многие ключевые моменты в Ысыахе до сих пор не получили однозначной оценки у специалистов, и это связано в первую очередь с состоянием источниковой базы, особенно когда речь идет о древних обрядовых формах — ведь тогда еще не существовало норм проведения Ысыаха, одинаковых для всех этнических групп якутов, как не было и единого пантеона божеств и духов, которым во время праздника посвящалось кумысное жертвоприношение. В историографических обзорах по истории и культуре якутов указывается, что первые сведения о празднике Ысыах появились в работах И. Идеса, И.-Ф. Страленберга; однако они были краткими (буквально несколько фраз) и базировались на данных, полученных от других лиц. Исследователи считают, что первые подлинно научные описания Ысыаха, основанные на личных наблюдениях, принадлежат перу выдающихся исследователей Сибири, участников [256] Второй Камчатской экспедиции И. Г. Гмелина и Г. Ф. Миллера. Описание Гмелина стало известно ученым уже в XVIII в. — оно вошло в один из томов его описания сибирского путешествия, опубликованном в 1752 г. 3. Гмелин сообщает, что состоявшийся 31 мая 1737 г. обряд кумысного жертвоприношения вместе с ним наблюдал его товарищ Миллер. Поэтому, когда среди архивных рукописей Миллера было найдено описание праздника Ысыах, схожее в деталях с описанием Гмелина, ученые не сомневались в том, что оно принадлежит именно Миллеру. Этот текст был обнаружен студентом Казанской духовной академии В. В. Поповым в фонде Миллера в Московском главном архиве Министерства иностранных дел (ныне РГАДА) и опубликован в качестве приложения к посмертному изданию труда В. Ф. Трощанского под редакцией Э. К. Пекарского 4. Публикацию предваряет следующая справка: «По описанию Миллера (портфель № 509 в Московском архиве иностранных дел, тетрадь 2-я "Известие о шаманах или колдунах сибирских"»). Никто из многочисленных ученых, анализировавших и цитировавших этот текст, даже не ставил под сомнение авторство Миллера 5. Мало того, Г. В. Ксенофонтов предположил, что известное гмелинское описание праздника Ысыах на самом деле является лишь переработкой описания Миллера. С этим решительно не согласен В. Ф. Иванов: «На основе совпадения деталей описания нельзя прийти к выводу, будто описание Гмелина заимствовано из дневниковых записей Миллера с «лирическими отступлениями, надуманными в кабинете». Свои наблюдения Гмелин вел вполне самостоятельно» 6. Мы также полагаем, что нет никаких оснований сомневаться в том, что Гмелин был свидетелем описанного им обряда Ысыах. Однако имеющиеся в нашем распоряжении источники не позволяют категорически отрицать вероятность того, что Гмелин при составлении своего описания все же в какой-то мере учитывал описание, приписываемое Миллеру. По нашему мнению, опубликованное в книге Трощанского описание хотя и имеет определенное отношение к Миллеру, но написано оно все же не им. Доказательств этому более чем достаточно. Практически все этнографические описания Миллера, составленные [257] в ходе сибирского путешествия, написаны на немецком языке и на русский язык не переводились. Здесь же мы имеем текст, написанный на русском языке. Анализ почерка показывает, что он принадлежит сотруднику академического отряда Второй Камчатской экспедиции переводчику Илье Яхонтову. Предположение о том, что Яхонтов лишь перевел текст, написанный Миллером, неубедительно не только в силу того, что в распоряжении исследователей нет каких-либо сведений о немецкоязычном варианте этого описания. Как мы покажем ниже, среди рукописей Миллера имеется немецкоязычное описание праздника Ысыах, состоявшегося 31 мая 1737 г., написаное рукой ученого, которое и по объему, и по содержанию значительно отличается от описания, опубликованного в книге Трощанского. У нас нет сомнений, что последнее является авторской работой Яхонтова. Хотя имя И. Яхонтова достаточно хорошо известно специалистам, занимающимся историей Второй Камчатской экспедиции, его вклад в изучение Сибири еще только предстоит оценить по достоинству. Показательно, что во всех отзывах о сотрудниках своего отряда Миллер и Гмелин неизменно выделяли как самых способных двоих — И. Яхонтова и С. П. Крашенинникова. Но если научное наследие Крашенинникова изучено досконально, то этого нельзя сказать об архивных материалах Яхонтова. Безусловно, вклад Крашенинникова в дело изучения Сибири и населяющих ее народов гораздо весомее, чем вклад Яхонтова, который преждевременно ушел из жизни (он умер в 1739 г. в Енисейске). Тем не менее, научное наследие Яхонтова заслуживает самого пристального внимания. Будучи штатным переводчиком в составе академического отряда Второй Камчатской экспедиции, Яхонтов выполнял еще и целый ряд иных функций, связанных с научной работой. В частности, когда в начале 1735 г. Миллер принял решение поручить составление путевых описаний (что до этого времени он делал сам) своим сотрудникам, то его выбор пал на Яхонтова, и лишь позднее к этой работе были подключены находившиеся в составе отряда студенты. Миллер активно привлекал Яхонтова также к сбору этнографических материалов, особенно, для описания наблюдаемых обрядов. В одних случаях Миллер полностью полагался на Яхонтова и в своих записях ограничивался лишь краткими заметками о состоявшемся обряде. В рукописи «Известие о шаманах или колдунах сибирских», из которого взято опубликованное в книге Трощанского описание Ысыаха, имеются еще два этнографических описания, сделанных рукой Яхонтова: «Описание братскаго праздника, кырык называемаго, которой был на реке Китое в Кондогорском роду» и «Описание братскаго праздника, называемаго таилга, которой отправлялся на усть Унги реки в Муруеве и Кинатове роде» 7. Об этих «праздниках» Миллер сообщает лишь в нескольких фразах, а что касается [258] обряда жертвоприношения у бурят на устье р. Унги, то он прямо отсылает читателя к «более полному Яхонтовскому описанию этой церемонии» 8. В других случаях (как, например, во время проведения упомянутого выше праздника Ысыах, состоявшегося 31 мая 1737 г.) имело место распределение ролей: Яхонтову поручалось фиксировать внешнюю сторону происходившего, последовательность действий шаманов и других лиц, а Миллер брал на себя выяснение сути обрядов, значения всех действий. Публикуемые в настоящей статье описания Яхонтова и Миллера наглядно демонстрируют данный принцип распределения их функций при описании одних и тех же обрядов. О значении, которое Миллер придавал изучению Ысыаха, свидетельствует его этнографическая программа, написанная в 1740 г. для И. Э. Фишера. Три пункта этой программы непосредственно касаются данного обряда: «754. О тех жертвах, которыя языческия татары и якуты богам и духам приносят, что у первых называется тюн или урюсс, а у последних изъях. 755. Каким образом сии жертвы у якутов произошли по имеющейся у них о том повести. 756. О летнем шамане у якутов, которой сии жертвы яко простой шаман обыкновенно отправляет» 9. Однако Миллер не только определил конкретные задачи по изучению Ысыаха. Как показывает анализ его экспедиционных рукописей, ко времени составления программы ученый уже располагал подробнейшими сведениями по указанным проблемам. Материалы, характеризующие Ысыах, обнаружены нами в двух экспедиционных рукописях Миллера — во второй части его полевого дневника 10 и в работе «Известия о якутах и их шаманах, о юкагирах, остяках, тунгузах, самоедах, камасинцах, тайгинцах, качинцах, татарах и об обычаях разных сих народов» (архивное название) 11, представляющей собой черновые наброски к фундаментальному «Описанию сибирских народов». В «Известиях о якутах...» большинство таких материалов раскрывает мировоззрение якутов и к празднику Ысыах имеет лишь косвенное отношение. Исключение составляет текст под авторским заголовком «Якутская легенда о происхождении чоканья», с которого и начинается «Известие о якутах...» 12. Это та самая «повесть» о происхождении Ысыаха, о которой идет речь в этнографической программе. [259] В полевом дневнике Миллера первые записи, характеризующие Ысыах, появляются вскоре после прибытия академического отряда в Якутск 4 сентября 1736 г. (задолго до того, как ученый смог лично наблюдать проведение этого праздника), а последние записи по этой теме относятся к июню 1737 г., когда Миллер уже готовился к отъезду из Якутска. Отметим наиболее важные для современных исследователей записи Миллера по данной теме: рассказ неустановленного информатора-якута о божествах, которым совершалось кумысное жертвоприношение во время праздника Ысыах, а также функциях этих божеств; рассказ шамана с Вилюя по имени Солук о том, когда и при каких обстоятельствах проводится Ысыах, о божествах, которым приносятся на этом празднике жертвоприношения, а также о некоторых различиях в пантеонах божеств у разных этнических групп якутов; описание Ысыаха, состоявшегося 31 мая 1737 г. у князца Кангаласской волости Мекчиргая; описание Ысыаха состоявшегося 3 июня 1737 г. у князца Мегинской волости; рассказ Бечена Батина и Сахтыи Сомогина, двух шаманов Намского улуса, об особенностях пантеона божеств и духов, которым намцы совершали жертвоприношение во время Ысыаха; рассказ Сотоя Трекина, шамана Мегинского улуса, об особенностях в почитании божеств и духов во время проведения Ысыаха у разных этнических групп якутов 13. В рамках настоящей статьи невозможно дать исчерпывающую характеристику всем этим текстам. Отметим лишь, что материалы Миллера об якутском Ысыахе чрезвычайно важны для понимания религиозных представлений якутов в XVII-XVIII вв. и их последующего генезиса, поскольку сопоставимые с ними по значимости материалы появляются лишь в конце XIX — начале XX в., когда многие элементы верований якутов и их обрядов уже были утрачены или значительно видоизменены; несколько иными стали состав якутских божеств и духов, их иерархическое положение, функции. В литературе отмечается тот факт, что многие якутские божества вначале почитались лишь отдельными родоплеменными группами якутов и общеякутский пантеон состоял в значительной мере из таких племенных в прошлом божеств. Однако, когда речь идет о конкретных персонажах этого пантеона, оказывается практически невозможным установить их фактическое происхождение, принадлежность в прошлом к какой-либо определенной части якутов. Материалы Миллера открывают здесь совершенно новые возможности. Они позволяют утверждать, в частности, что в первой половине XVIII в. общеякутский пантеон божеств и духов еще только складывался. В это время у разных родоплеменных объединений якутов уже существовали общие божества и духи, которым совершалось кумысное жертвоприношение на празднике Ысыах, но их имена, функции и иерархическое положение сильно варьировались. Многие же [260] божества и духи имели родоплеменной статус и не почитались другими этническими группами. Выявленные Миллером различия в пантеонах якутских божеств и духов могут послужить важным материалом для воссоздания этногенеза якутов, установления основных этнических групп, слившихся со временем в единый народ. Ниже мы публикуем описания Ысыаха, состоявшегося 31 мая 1737 г.; они сделаны И. Яхонтовым и Г. Ф. Миллером. Кроме того, приводим записанную Миллером легенду о происхождении Ысыаха. Описание этого же праздника, сделанное И. Г. Гмелиным, не содержит принципиально новых данных по сравнению с описанием Яхонтова. К тому же оно известно специалистам не только по изданию «Reise durch Sibirien», но и по публикациям его фрагментов в переводе на русский язык. В частности, почти полностью это описание приведено в монографии П. С. Софронеева 14. Описание Яхонтова публикуется по тексту оригинала, так как при публикации в книге В. Ф. Трощанского допущены отдельные искажения и пропуски текста. К примеру, в описании Яхонтова указан лишь один якутский термин — название кропильной лопатки. В оригинале он называется хамьяг, а в публикации — хамыяг. При переводе описания Миллера на русский язык содержащиеся в нем якутские термины и имена божеств и духов, учитывая их особую значимость для современных исследователей, даются нами в оригинальной транскрипции и выделяются курсивом. Слова, написанные Миллером по-русски латинскими буквами, выделяются полужирным шрифтом.
Ысыах в описании И. Яхонтова /л. 2/ Церемония приношения жертвы отправлялась следующим образом. Сел князец того улусу, в котором оное приношение жертвы отправлялось, с некоторым стариком на постеле своей, которая у них бывает против дверей, а двери у юрт их делаются на NО. Перед постелею сели по сторонам по 2 человека, а в средине шаман с летним шаманом (летние шаманы называются те, которые только в летнее время при таких церемониях с главным шаманом присутствуют), да по обеим сторонам юрты сели по 2 человека, а в средине юрты перед шаманом поставлены 2 человека лицом к дверям, и дана каждому из них в руки стопа, наполненная кумызом. Также и князцу, и шаманам, и якутам, которые сидели по сторонам князцовой постели, поданы такие ж стопы с кумызом, а сидевшим по обеим сторонам юрты якутам поданы с кумызом туязы. Потом отдал шаман свою стопу с кумызом якуту, которой стал со оною перед двумя вышеписанными близ [261] дверей, а шаман в то время говорил по своей вере молитву сидя, а по окончании оной молитвы все в юрте бывшие люди кричали три раза «Уруй». По молитве перепивались они из стоп и из туязов дважды, а тех двух якутов, которые перед шаманом держали стопы с кумызом, поили другие якуты. Как они кумызу по два раза выпили, то дал шаман сидевшему подле него летнему шаману в руку хамьяг, а сам взял в руки приготовленной пук /л. 2 об./ лошадинаго хвоста, и встали оба с мест, а прочие сидели. Потом шаман говорил 22 молитвы к разным своим богам и к их слугам, к дьяволам, к умершим шаманам и ко всяким урочищам, то есть к рекам, озерам, лесам, каменным горам, полям, земле, огню и проч. А как он сие говорил, то летней шаман черпал хамьягом из стоп, которые два якута держали, кумыз и безпрестанно брызгал к верху, и его речи повторял. Во время брызгания налили берестяное лукошко кумызу и поставили перед двери, и бросали над ним для щастия хамьяг. И когда оной хамьяг падал на землю или в помянутое лукошко выделаною стороною кверху, то признавали то за щастие, а ежели вниз, то за нещастие. Кумыз, которой перед шаманом с самаго начала до окончания приношения жертвы два человека стоя держали в стопах, почитается за освященной, также и тот, которой налит был в лукошко, и должен всяк тот кумыз пить, будучи в юрте, а на двор его не выносят. По совершении молитв к богам и всякой твари шаманы и все якуты кричали «Уруй» и руками к лицу своему махали. Потом стали все будучие в юрте пить освященной кумыз и всякую стопу подавали шаману стоя /л. 3/ на коленах, а он, по молитве и по кричании после его молитвы всех якутов, отдавал оную назад, которую от него принимали на коленах же стоя. По выпитии освященнаго кумызу говорил шаман молитву приклоня голову, а все якуты стояли на коленах приклоня ж головы лицом на NO, а по окончании молитвы все кричали вместе три раза «Уруй» и тем церемония окончалась. После оной церемонии все вышли вон из юрты и сели в один круг около березок, меж которыми стояли кожаные посуды с кумызом. И того кумызу первую стопу поднес малой на коленах шаману, другую на коленах же летнему шаману, которые в кругу сидели лицом на NO против березок, а потом подносили оной кумыз в стопах же и в туязах старикам, став на одно колено, а между тем, пока всем старикам поднесли, говорили главной шаман и [262] летней шаманы над поставленным меж березками кумызом молитвы. Как всем старикам поднесли, то вначале подошел к шаману князец и стал на колена, которому шаман подал свою стопу, желая ему всякаго благополучия. Потом и прочие якуты приходили к шаману и к старикам и принимали от них стопы на коленах же стоя, которым они также всякаго щастия желали. Для многолюдства, понеже все якуты в один /л. 3 об./ круг убраться не могли, сидели иные около того круга в разных малых кругах. А числом всех мужескаго полу было около 100 человек. Женщины и девки сидели в особливом кругу подле князцовой юрты, которых старшая хозяйка потчивала кумызом, вынося из своей юрты. Межде тем были у мущин разные забавы, а имянно, борба, скаканье на одной ноге и беганье взапуски, что все делали они, скинув с себя платье и обувь, в одних штанах. А у женщин была пляска. И как поставленной между березками кумыз выпили, то все мущины и женщины разъехались по своим юртам. РГАДА, ф. 199, портф. 509, д. 2. Ысыах в описании Г. Ф. Миллера /л. 208 об./ Ооньёр-ойун из рода Хорин Кангаласской волости сказал. Церемония, которую якуты имеют обыкновение торжественно проводить весной, называется у них Yssjéch, то есть брызганье, поскольку она состоит преимущественно из этого. Русские называют эту церемонию чоканье, так как шаманы во время нее часто выкрикивают слово Tscho или Tschok. После того, как они соберут достаточное количество кумыса (или кымыса) из кобыльего молока (NB: не из коровьего), знатнейший якут, который хочет торжественно справить у себя праздник, приглашает всех соседних якутов обоего пола появиться у него в определенный день утром. Одновременно при этом должны быть два шамана, которые осуществляют церемонию. Эту церемонию могут проводить все обычные шаманы. Однако имеется еще и род шаманов, которых они называют Saïngÿ oijün (то есть [263] летний шаман), и которые могут делать только это и не бьют в бубен. Церемония происходит в летней юрте из бересты. Дверь ориентирована на восток. На /л. 209/ северной стороне юрты стоят кожаные и деревянные сосуды с кумысом. Кожаные сосуды Simír — с горлышком. Перед сосудами стоит множество выдолбленных из березовой древесины посудин для питья, называемых Ümüjá, следующей формы:
Два простых якута, молодых и чистых, держат каждый по Ümüjá, полной кумыса. Старые люди этого делать не должны, так как они хоронят мертвых и через это становятся нечистыми. Кумыс в этих двух посудинах должен быть от кобыл, которые ожеребились незадолго до этого и их молоко еще никем не употреблялось в пищу. Из этих двух посудин осуществляется брызганье, или жертвоприношение. Шаман, который знатнее, держит в правой руке конский хвост, которым он по ходу дела производит жесты. Он также пропевает /л. 209 об./ перед жертвоприношением слова, которые другой шаман повторяет и при этом инструментом следующей формы:
(NB: инструмент плоский, а дырки являются лишь углублениями и не проходят насквозь; по-якутски он называется Chamijách) в каждом периоде черпает из одной Ümüjá немного кумыса и брызгает туда, где, как предполагается, находится объект, которому хотят принести жертву. А именно, если объект находится вверху, то первый шаман при произнесении жертвенных слов ударяет [264] конcким хвостом вверх, а второй шаман при повторении этих слов брызгает точно так же вверх. И так далее. Подготовкой к жертвоприношению, или его вступительной частью, является то, что они выливают несколько дощечек, или лопаток, с кумысом в огонь. При этом они произносят следующие слова: Tschôk tört tügén tuänä — Чок! Ты, нижайшее ожоговое пятно. Tschôk mangá tangará tyná — Чок! Небесный запах. И тому подобное. (NB: якуты имеют обыкновение лечить боли путем ожогов трутом, а пятна от этого они называют Tuänä). /л. 210/ Смысл, по-видимому, заключается в том, чтобы запах от кумыса мог подниматься вверх из огня и их жертва была бы приятна божествам. Затем они обращаются лицами на восток и совершают жертвоприношения небесным божествам посредством часто повторяемых брызганий лопаткой кумыса вверх. Но прежде одна Umujá наполняется из другой и это повторяется при всех последующих брызганьях, осуществляемых в отношении одинаковых объектов, с тем, чтобы посудина всегда была полной и одному божеству оказывалось не меньшее почтение, чем другому. Имена божеств, которым они совершают жертвоприношение, следующие. Urüng-aï, то есть белый создатель; является высшим божеством. Ar-töjön, бог хорошей погоды, дождя, снега и т. п. Якуты называют на своем языке непогоду Ardach, а именно, если идет слишком много дождя или снега. Sügö-töjön, бог грома и молнии, или Sürdäch-Sügö-töjön, то есть страшный бог-топор. Sügö — топор. Перун называется у них поэтому Eting-Sügöte, то есть громовой топор. /л. 210 об./ Предыдущие три божества являются общими для всех якутов. Однако далее каждый род имеет своих собственных божеств. Как, например, кангаласы: 1. Choró-tangará. 2. Chomporói-chotói-töjön. 3. Dschessugei-töjön. 4. Barilách-töjön. 5. Delbé-aï-chotún. 6. Tümeré-töjön. 7. Mongarai-chotún. 1. Является истинным богом-покровителем кангаласов. 2. Другое название того же самого бога. Он, говорят, имеет образ орла. 3. Бог охоты. 4. Также бог охоты, особенно на дальних соболиных промыслах. 5. Женского рода, богиня продолжения человеческого рода. Она придает силы для полового сношения. 6. Бог скота. 7. Супруга предыдущего. Оба они имеют общий надзор над скотом, чтобы благополучно происходило его размножение и т. д. Намцы имеют особого бога, называемого Tatár-taima-tojón. [265] Каждому из этих божеств трижды брызгают вверх кумысом. При этом они обычно говорят, что в старые времена у них, а именно, у якутов, все было в избытке, а сейчас они испытывают нужду, скот не так хорошо размножается, дает не так много молока как раньше, травы не так хороши, промысел уже не /л. 211/ так богат. Поэтому они и не могут сейчас собирать так много кумыса, как в древности. Однако как они все же делятся с этими богами данным меньшим кумысом, так и боги, в свою очередь, могут и их снова снабдить всем изобилием в большем размере, чем до сих пор. Когда это сделано, шаман, который производит брызганье, бросает лопатку (Chamijach) вверх. Внизу стоит большая широкая посудина с кумысом, в которую или рядом с ней падает лопатка. При этом обращают внимание на то, упадет ли лопатка стороной, на которой имеются дырки, или углубления, вверх или вниз. Первое означает благополучие, второе — несчастье. В последнем случае бросок повторяется. Если лопатка еще раз упадет несчастливо, то первый шаман начинает просить рассерженных богов, чтобы они ослабили свой гнев, и сам бросает лопатку в третий раз. Если лопатка еще раз упадет несчастливо, то уже ничего поделать нельзя. Опечалены, так как божества не обещают благополучия. Но если удача выпадет в первый или во второй, или в третий раз, то хозяин праздника проворно подбегает, целует /л. 211 об./ лопатку, зачерпывает ею трижды немного кумыса из стоящей внизу широкой посудины и довольный возвращается на свое место. (NB: во время церемонии якуты сидят в юрте по кругу. Женщины и девушки сидят снаружи. Никто не стоит, кроме обоих шаманов и двух прислужников перед ними). После этого шаманы поворачиваются на юг или юго-восток и приносят жертву нечистым духам, используя при этом выражение: божества посредством прорицания с [лопаткой] Chamijach обещали хозяину праздника благополучие, так пусть они сейчас не причиняют ему и никакого вреда — ему, его семье, скоту и так далее, не умервщляют и т. п. То, что они поворачиваются на юг или юго-восток, происходит, видимо, не столько потому, что они верят, будто тамошние места являются их местопребыванием (так как местопребывание чертей всеми языческими народами предполагается на западе), сколько потому, что им предстоит проделать еще многое, прежде чем они обойдут юрту по кругу, и должны следовать по порядку. Когда на следующий день я спросил шамана, /л. 212/ который проводил церемонию, об именах чертей, к которым он обращался, то он отрицал, что обращался к чертям, хотя [266] мне это было сказано так во время церемонии, как упомянуто выше. Он хотел сослаться на других шаманов, что не в обычае во время чоканья обращаться к чертям. По его словам, он призывал бога Muná-mangán-töjön. Однако этот Мunа mangán, по описаниям якутов, собственно является чертом, так как он умервщляет людей и скот. Они очень боятся его, поэтому не осмеливаются называть его чертом, а называют из почтения старшим братом божества Ürüng-aï. Знатнейшие якуты, у которых много скота, иногда жертвуют ему коня, который должен быть светло-желтым с белыми глазами и копытами или полностью белым без малейших пятен. /л. 212 об./ Это жертвоприношение происходит или весной, когда распускаются почки деревьев, или осенью, когда опадут последние листья. А делается это в качестве меры предосторожности, чтобы предотвратить будущее зло. Церемония при этом проводится с бубном, как обыкновенно бывает при простом шаманстве. Они обычно обращаются за помощью к Мunа посредством камлания и при действительных болезнях и жертва должна быть такой, как показано выше. Эти жертвоприношения, предназначенные Мunа mangan или другим чертям, которые они могут совершать и без больных или из-за болезней, называются у якутов Kerjäch. Однако у них имеются и простые камлания у больных или по другим поводам посредством битья в бубен без жертвы Kerjach; они называют это Oijün Kurjär. После Muná mangán они брызгают на юго-запад умершим шаманам и просят, чтобы они их не умервщляли. /л. 213/ Имена чертей, к которым обращаются во время простого камлания, являются следующими.
1. Allá-burái воздушные черти 2. Begí-töjön 3. Dschelóm-malagái 4. Ilbís terdö 1. Сворачивает людям шею, ломает им спину, объедает руки. Такой же вред наносит скоту. Ему жертвуют серо-белых пегих [коней] с белыми ногами. 2. Он вызывает головные и глазные болезни, окоченение всего тела. У скота от него коченеет шея, так что он не может наклоняться к земле и есть. Ему жертвуют чалых коней с белой шерстью на ногах. 3. От него исходят сердечные, грудные и горловые болезни. Ему жертвуют серых в яблоках (чубарых) коней. 4. Он причиняет смерть, путает память, возбуждает ссоры. Ему жертвуют рыже-чалых (игреневых) коней, а также красный рогатый скот. /л. 213 об./ [267] У якутов имеются 4 болезни, при которых они не используют камлание: 1. Детская оспа, по-якутски Edschi. 2. Сифилис, по-якутски Ras-ölü, то есть чистая болезнь, а именно, antiphrasin. Они не осмеливаются называть ее нечистой по той же причине, по которой называют Мunа богом. 3. Killeká, наивысшая стадия сифилиса. 4. Холодная лихорадка, по-якутски Titirír-ölü, то есть трясучая болезнь. Имена подземных чертей: 1. Bárchara-töjön; 2. Ваraatschí-chotún; 3. Munktár-töjön; 4. Küngürjär-chotun; 5. Albán-töjön; 6. Albán-chotún; 7. Niikén-ol; 8. Nükén-kyss; и так далее. Они живут в земле. Тех, кого воздушные черти умервщляют, они бросают подземным чертям, и когда те их получают, то от них нет никакого спасения. Им жертвуют черный рогатый скот, чтобы посредством этого усмирить их и они пребывали спокойно в земле, не выходя наружу, /л. 214/ с тем, чтобы воздушные черти не могли им ничего бросать. Далее во время церемонии чоканья шаманы поворачиваются на запад, где напротив двери обычно находится супружеская постель хозяина, брызгают в эту сторону и обращаются к богине Delbé-aï-chotún, чтобы она даровала хозяину больше детей, а также благословила скотоводство. Затем они поворачиваются на северо-запад, где в юрте обычно стоит так называемый коровий бог (по-якутски Munga-Sok-mungarai-tojon и Mungarai chotun). Этот идол дает хорошее скотоводство (NB: только рогатого скота), если благосклонен, а если он к кому-либо неблагосклонен, то препятствует скотоводству. Поэтому они обращаются к нему за благословением и брызгают ему в ту сторону, где обычно он стоит в юрте. (NB: в юрте, где совершается жертвоприношение, идол не выставлен; нет и постели). /л. 214 об./ Далее шаманы поворачиваются на север и брызгают, или жертвуют, в направлении земли трем маленьким чертям, называемым Bu, Tobultái и Tugutschú, которые, как они верят, являются тремя братьями, живут в углу юрты на этой стороне и убивают и пожирают маленьких детей, жеребят и телят. При этом они говорят: ешь это, а именно, кумыс, и оставь в живых наших детей, жеребят и телят. Оттуда они поворачиваются снова на восток, напротив двери, и брызгают наружу через дверь в качестве жертвы рекам, речкам, озерам, лугам, островам, лесам и так [268] далее, говоря при этом: Ürüng-aï дал нам этот кумыс, которым мы делимся также и с вами, чтобы вы снова позволили вдоволь пользоваться вашими плодами. При этом они называют по именам все урочища в каждом соседнем месте. /л. 215/ Наконец, в завершение церемонии, они вновь несколько раз брызгают в огонь посередине юрты в качестве жертвы ему. При этом они говорят: как до сих пор огонь оказывал им зимой и летом полезную службу, так они просят, чтобы и в будущем это продолжалось и они и их скот могли существовать. При каждом отдельном брызганье, или жертвовании, повторяется так же, как показано выше, гадание с дощечкой-брызгалкой. Кумыс, находящийся в большой плоской и широкой посудине, в которую обычно падает дощечка-брызгалка, считается священным, или освященным. Хозяин церемонии сохраняет его и пьет только со своей семьей. По окончании церемонии весь запас кумыса выносится наружу перед юртой и якуты садятся на траву /л. 215 об./ вокруг в ряд в виде полумесяца слева от входа. Хозяин велит обносить и кто хочет пить, тот берет Umuja с кумысом, вначале подносит ее шаману, становясь при этом на оба колена, и остается сидеть так, пока шаман не благословит его и не отопьет сначала из Umuja столько, сколько он хочет. Затем он, шаман, возвращает Umuja получившему благословение, который встает и, после коленопреклонения на испанский манер в сторону шамана, возвращается на свое место и осушает Umuja. Это продолжается таким образом весь день, пока имеется в наличии кумыс и пока все не будет выпито. Женщины и /л. 216/ девушки пьют особо одни за юртой без церемоний. Они также развлекаются танцами, для чего поют. Никакой музыки. У мужчин при этом имеют место упражнения, заключающиеся в скачках на конях, борьбе и прыжках на одной и двух ногах. Борцы совершенно обнажены, за исключением срама, прикрытого маленькими якутскими штанами. Прыжки, как на одной, так и на двух ногах, происходят таким образом, что вначале на земле делаются отметки на расстоянии в 1-1½ сажени друг от друга, каждую из которых прыгун должен достичь. Говорят, что среди якутов имеются прыгуны, которые могут перепрыгнуть до 15 таких отметок за столько же прыжков на одной ноге. Расстояние между отметками отмеряется луками и дистанция берется от 2 до 2½ луков. /л. 216 об./ Я наблюдал эту церемонию 31 мая 1737 г. у князца Кангаласской волости по имени Мекчиргай, который [269] живет немного ниже Кангаласского Камня, в 18 верстах к югу от Якутска, на озере. Конец мая или начало июня — это обычное время для данного праздника. День они определяют между собой после того, как смогут собрать вместе требуемое количество кумыса. Шаман во время жертвоприношения, или брызганья, иногда приходит в экстаз и провозглашает пророчества, якобы говоримые через него божествами и чертями. Иногда он притворяется, будто бы готов упасть и лишился чувств и сознания. Тогда остальные якуты спешно подбегают и держат его, чтобы он не упал. Над его головой точат два ножа или два куска железа, или выбивают над ним огонь, после чего он вновь приходит в себя /л. 217/ и церемония продолжается. Однажды, когда шаман, проводивший церемонию, которую я видел, якобы вступил в общение с божествами. При этом он вошел в необычный экстаз и действовал так, будто хотел опрокинуть юрту, и держал одну из ее жердей настолько крепко, что его с огромным трудом едва смогли оторвать от нее. Я спросил, что это означает, и получил ответ: шаман говорил о молодом жеребце, которого подарили божества, и он будто бы держал его в руках. Шаман Оньёр-ойун, который устно дал мне все вышеуказанные разъяснения, был знатнейшим шаманом на той церемонии, которую я видел. Я взял его с собой в город и по моим расспросам разузнал вышеупомянутое. РГАДА, ф. 199, портф. 507, ч. 2. Легенда о происхождении праздника Ысыах в записи Г. Ф. Миллера /л. 1/ Якутская легенда о происхождении чоканья В районе Якутска вначале жили лишь батулинцы. Среди них — один очень богатый человек со своей юртой возле небольшой протоки. Батулинцы тогда еще не имели ни берестяных юрт, ни берестяной посуды, а жили зимой и летом в юртах, обмазанных глиной, и вся их посуда была вырезана из цельной древесины. В то время с верховьев реки Лены приплыл на одном-единственном бревне или дереве человек из якутского народа и вышел на сушу немного выше жилища богатого батулинца. Здесь он сделал себе маленькую юрту, расставил силки и [270] поймал много птиц. Из них он выщипывал перья и бросал их в протоку, на которой жил богатый батулинец. /л. 1 об./ Последний из этого заключил, что вверху должны находиться люди, поскольку такое количество перьев, которое приносило ежедневно, было для него чем-то необычным. Он отправился туда, чтобы осмотреть местность, и обнаружил пришельца спящим на земле. Он хотел разбудить его, однако все встряхивания и оклики были тщетными. Это вызвало у него страх. Он отошел и выстрелил в мясистую часть бедра спящего круглой тупой деревянной стрелой, или дротиком, подобные которым называются тамарами. Однако ему пришлось стрелять дважды, прежде чем спящий пробудился. На последовавшие вопросы о том, кем является чужак и откуда он пришел, тот ответил, что он бедный пришелец, не имеющий родственников, и кормится здесь ловлей птиц. Поэтому якуты и сейчас называют его Эрсоготох, то есть единственный человек (Er означает человек, sogotoch — один, bir — первый). /л. 2/ Затем богатый батулинец предложил чужаку свой дом и сказал, что у него много скота и чужак будет жить при нем, помогать заботиться о скоте и получать за это содержание. Так чужак, или Эрсоготох, стал скотником у богатого батулинца. Однажды случилось так, что хозяин дома сидел на сплетенной из тростника рогоже, которую якуты называют Ot-süró (травенной подник), и захотел кумыса, отчего он велел налить его ему в Ümmujá, или в чашку, вырезанную из березовой древесины. А когда он по обычаю поднял чашку вверх и побрызгал из нее немного в огонь, то как раз в это время в юрту вошел Эрсоготох и его присутствие вызвало такое волнение в конечностях старика, что он не мог без дрожи держать чашку, /л. 2 об./ пока присутствовал Эрсоготох, а налитый кумыс разбрызгал. А когда тот опять вышел, то старик смог снова крепко держать чашку и пить без дрожи и разбрызгивания. То, что эта дрожь происходит лишь во время присутствия чужака, первой заметила жена старика и когда она сказала об этом своему мужу, то он вначале не хотел этому верить. Жена высказала догадку, что муж, по-видимому, имеет таинственное почтение к пришельцу, раз он начинает дрожать в его присутствии, и чужак, должно быть, принадлежит к знатному роду. Тогда старик, чтобы проверить, велел налить ему и позвать чужака внутрь, после чего снова последовало дрожание и разбрызгивание. /л. 3/ Вслед за этим муж и жена сказали чужаку: они хорошо видят, что в нем должно быть что-то возвышенное. Он должен взять себе в жены их [271] любимую дочь и жить самостоятельно. Что таким образом и случилось. Однако в приданое батулинец не дал дочери и зятю с собой ничего, кроме белой кобылы. И хотя это было сделано с тем, чтобы вначале посмотреть, как чужак будет вести себя с его дочерью (что у якутов часто происходит таким образом и если они видят, что в хозяйстве все идет хорошо, то они некоторое время спустя додают остальное, что они определили новобрачным), однако дочь, или невеста, или молодая жена, при отделении была недовольна таким незначительным приданым. Она поманила за собой также и других встречных лошадей такими призывами, к каким они привыкли, после чего все жеребцы, /л. 3 об./ кобылы и так далее белой масти не захотели оставаться и с большим неистовством последовали за новобрачными. Да и остальные встречные лошади других мастей хотели также убежать, однако мать плача побежала за ними и попросила дочь не брать их с собой, после чего они и были отогнаны обратно. Эрсоготох был очень удачлив в своем скотоводстве, у него появилось и много детей. От него кангаласы выводят свое происхождение, или род. Эрсоготох в первое лето сделал юрту из бересты. Он изготовил также первую посуду из бересты (по-якутски Sabaráiï). Эти посудины низкие и с большим диаметром, сшитые из двойной бересты конским волосом. Он первым изготовил также кожаные /л. 4/ посудины, которые называются Siri-chollogôs. Они высокие и узкие. Обе эти разновидности являются той посудой, которая до сего дня используется при церемонии чоканья. После того, как он ее изготовил и запас достаточное количество кумыса, он пригласил к себе тестя и много других якутов и совершил первую церемонию чоканья, как она происходит еще и сегодня. Тесть и все остальные якуты, которые такого еще не видели, выразили по этому поводу большое удовлетворение. Тесть же был настолько изумлен, что поднял вверх одну ногу с согнутым коленом, закрыл один глаз и точно так же поднял вверх одну руку. Поэтому батулинцев и по сей день в шутку или бранясь называют Keltegé-tobúk, то есть кривоколенными. С того времени /л. 4 об./ церемония чоканья была введена среди всех якутов. РГАДА, ф. 199, портф. 509, д. 3.
