Как из высшего образования в России раздули пузырь 2

Источник: Информационно-аналитические материалы..., 2014.Таблица 4. Прирост пороговых значений целевых индикаторов за период 11.2012–05.2014, %.

Показатель	Россия	Москва	Санкт-Петербург
Средний балл ЕГЭ, баллы	0,0	2,3	5,4
Объем НИОКР на одного НПР, тыс.руб./чел.	2,6	43,6	63,2
Доля иностранных студентов, %	42,9	33,3	63,3
Доходы вуза на одного НПР, тыс.руб./чел.	18,2	40,0	20,0
Площадь зданий вуза на одного студента, кв.м./чел.	26,4	8,5	0,8
Среднее значение	18,0	25,5	30,5

Рассчитано автором на основе: Информационно-аналитические материалы…, 2014.
Интересно, что стабильным остался только один индикатор для региональных вузов; для столичных университетов повысились все показатели. Однако настораживает сам масштаб корректировок пороговых значений индикаторов, который представлен в табл.4. Среднее повышение индикаторов по всей выборке составило 24,7%, что нарушает все постулаты теории реформ (Полтерович, 2007). Столь резкие скачки управляющих параметров всего за полтора года просто недопустимы. Что же касается роста почти на 2/3 двух целевых показателей для вузов Санкт-Петербурга, то этот факт вообще находится за рамками какой-либо критики. В целом же, как оказывается, меры регулятора носили откровенно шоковый характер, не давая вузам времени на элементарную адаптацию к принятой системе оценки.
Параметр зарплаты в «дорожной карте» Правительства РФ

Еще один контрольный индикатор был закреплен в распоряжении Правительства РФ №2620-р от 30.12.2012, в котором была зафиксирована «дорожная карта», предусматривающая беспрецедентный норматив – в 2018 г. отношение средней заработной платы ППС образовательных организаций высшего образования к средней заработной плате в соответствующем регионе должно составлять 200% (Распоряжение Правительства РФ… №2620-р, 2013). Данная мера заслуживает отдельного рассмотрения. С одной стороны она должна была исправить бедственное материальное положение российской профессуры, с другой стороны – поддержка ППС вузов в такой форме несет в себе огромный разрушительный заряд. Рассмотрим этот вопрос подробнее.

Во-первых, 2-кратное превышение заработков ППС средней зарплаты по региону с макроэкономической точки зрения является немыслимым. Дело в том, что, как нами уже упоминалось выше, кратные разрывы в макропропорциях, как правило, разрушительны для экономики. Планируемая пропорция в заработках, скорее всего, просто-напросто не будет выполнена в силу ее нереалистичности. Проиллюстрируем сказанное на примере Москвы. Если бы в 2014 г. столичный ППС вышел на зарплату в 200% от средней по региону (около 60 тыс. руб.), то это составило бы среднемесячный оклад примерно в 120 тыс. руб. При этом профессор должен был бы получать еще больше – порядка 150–160 тыс. руб. И такой заработок должен стать нормой для всех московских вузов! Совершенно очевидно, что никакой представитель ППС просто не в состоянии «отработать» подобную зарплату.
Во-вторых, начальные условия предполагают чрезмерную скорость предполагаемых изменений в пропорциях оплаты труда. Так, на начало 2013 г. во многих московских вузах зарплата ППС составляла примерно 50% от среднего заработка по региону, тогда как в 2018 г. она уже должна выйти на уровень в 200%. Это означает, что меньше чем за 6 лет пропорция должна измениться в 4 раза, что является запредельным требованием. Разумеется, такое ралли можно осуществить лишь под чудовищным административным нажимом, однако последствия этого будут однозначно плачевными.

В-третьих, сам по себе рассматриваемый норматив совершенно не достаточен для эффективного регулирования оплаты труда в вузе. Эксперты неоднократно указывали на то, что заработки ППС надо считать определенным образом, т.е. учитывая номинальный оклад, а не все выплаты, которые могут быть достигнуты посредством повышенной нагрузки на преподавателя по разным направлениям деятельности (Балашов, 2014). Кроме того, фиксировать следует не только и не столько средний оклад ППС, сколько его минимальный размер, а также пропорции в затратах на оплату труда ППС и вспомогательного персонала вуза (Балацкий, 2014б).

В-четвертых, резкое увеличение зарплаты ППС при сложившейся примитивной системе университетского управления ведет к автоматическим «репрессиям» в отношении преподавателей. Руководство вуза переходит к жесткой политике «отбивания денег», выплачиваемых ППС, и возлагает на преподавателей такую нагрузку и столько разных обязательств, что это, как правило, оказывается не только за пределами разумного, но и за пределами физических возможностей сотрудников. Перегрузка преподавателей позволяет сократить их численность. На практике это выливается в своеобразные кадровые репрессии, когда администрация действует по принципу: за такие деньги вы должны делать все, а кто не хочет или не может, тот уходит. Иными словами, введение зарплатного норматива служит спусковым крючком для кадрового коллапса отрасли. При этом оставшиеся сотрудники, подвергаясь жесткой эксплуатации, попадают в условия своеобразного университетского рабства.

На наш взгляд, совмещение методики мониторинга вузов с нормативом зарплаты для ППС выступили непосредственными инструментами обрушения отрасли. Фактически регулятор после длительного периода дерегулирования внезапно перешел к предельно жесткой и примитивной форме управления в виде административного давления нормативами сверху под страхом закрытия организации. Уже сейчас ясно, что начавшийся коллапс отрасли будет чрезвычайно болезненным. Дело в том, что выброс на рынок труда огромной массы преподавателей, которые в большинстве своем не обладают практическими навыками работы в реальном секторе экономики, означает их последующую хроническую безработицу и люмпенизацию. Последствия такого процесса остаются под вопросом.

К сказанному можно добавить, что в 2014 г. идеологическая установка макрорегулятора на сокращение СВО выплеснулась в открытой форме. Рособрнадзор вместо безоглядной раздачи аккредитаций с лицензиями, присущей периоду дерегулирования, стал закрывать набор студентов в вузы, не имеющие условий для нормального обучения. Окончательно в общий список вузов, к которым была применена данная мера, вошли 17 образовательных организаций. В их число попал Институт практического востоковедения, который зарекомендовал себя с самых лучших позиций. Скандальный случай приобрел огласку и стал примером неэффективных санкций государства (Лемуткина, 2014). Тем самым макрорегулятор начал допускать фатальные ошибки.
Для иллюстрации масштаба и особенностей начавшегося коллапса сферы высшего образования приведем несколько примеров.
Первый случай – оптимизация Государственного университета управления (ГУУ). Назначенный в 2013 г. исполняющим обязанности ректора ГУУ В.В.Годин активно включился в гонку по обеспечению «хороших» показателей эффективности вуза. Проведенная чистка ППС привела к тому, что уже осенью 2013 г. его численность уменьшилась с 1050 до 781 чел. Однако это был первый этап оптимизации, за ним весной 2014 последовал второй этап, который подразумевал уже массовые увольнения людей. Однако сделать это без возникновения правовых коллизий было довольно сложно. Одна из первых акций ректората состояла в тотальной реструктуризации вуза. Для проведения таковой нужно было сначала уволить всех сотрудников, а потом снова нанять гораздо меньшее их число. В результате уведомление о сокращении получило более 900 чел., а конкурс на появившиеся в связи с этим места был объявлен на 370 чел. Если учесть, что среди сокращенных и вакантных рабочих мест имелись должности вспомогательного персонала, то численность вновь нанятых ППС составляла примерно 300 чел. Тем самым администрация вуза планировала единоразовое сокращение ППС в 2,6 раза; в течение одного года численность ППС должна была уменьшиться в 3,5 раза. Если же взять в качестве точки отсчета 2004 г., когда численность ППС ГУУ составляла 1235 чел., то сокращение за 10 лет превышало отметку в 4,1 раза. Даже с самых либеральных позиций 4-кратное сокращение персонала организации является аномальным и должно трактоваться как откровенный коллапс.

Впоследствии руководство ГУУ отказалось от массовой реструктуризации, но не отказалось от масштаба намеченных сокращений. Оно пошло по пути наименьшего сопротивления и стало проводить в жизнь самую примитивную и нелепую политику – сокращать, прежде всего, тех сотрудников, у которых к означенному моменту истек срок действия трудового соглашения. Это не влекло никаких правовых осложнений для университета, однако среди увольняемых оказались самые продуктивные и работоспособные сотрудники. Для многих кафедр потеря таких преподавателей была катастрофой, однако ректорат этот аспект проблемы не беспокоил. Параллельно произошло слияние кафедр, многие из которых ликвидировались опять-таки по принципу размера кафедры, т.е. небольшие кафедры с численностью менее 10 чел. подлежали автоматическому закрытию. Такая политика привела к тому, что сотрудники увольнялись без учета их личных заслуг и профессиональных достижений. Тем самым помимо количественного коллапса университет обеспечил сам себе еще и качественную деградацию ППС.

Следует отметить, что рост заработков ППС вызывает ускоренное сокращение численности ППС. Для грубой оценки этого эффекта воспользуемся скорректированным коэффициентом эластичности занятости по зарплате: E=(L₂₀₁₃/L₂₀₁₈)/(W₂₀₁₈/W₂₀₁₃), где L – численность ППС, W – относительная зарплата ППС (к средней по региону). Расчет показывает, что даже если в ГУУ останется 370 чел. ППС и больше сокращений не будет, то E=2,11/1,82=1,16 (E>1), т.е. рост зарплаты на 1% ведет к сокращению ППС на 1,16%. Если рассмотреть период 2013–2014 гг., то получим Е=1,87, т.е. имеет место почти двойное ускорение высвобождаемого ППС относительно роста зарплаты. Следовательно, последствия роста заработков ППС, намеченные «дорожной картой» Правительства РФ, ведут к непропорционально большому сокращению штатов российских университетов.
Заметим, что рассмотренный эффект характерен не только для ГУУ; в других вузах наблюдалось нечто похожее, но с некоторыми модификациями. Например, в Российском государственном социальном университете (РГСУ) ежегодно производилось сокращение персонала на 15%, что сильно опережало рост заработков ППС.

Второй случай – перерождение профессоров в учителей. Рассмотренное в предыдущем примере ускоренное сокращение штатов сопровождается ускоренным ростом аудиторной нагрузки преподавателей. Так, в ГУУ рост таковой осенью 2014 г. по сравнению с весной 2014 г. составляет 2,5 раза (рост с 220 до 550 часов в год), тогда как рост зарплаты не может превысить 2 раз. При этом в нагрузку включаются только часы по бакалавриату, которые считаются основными; все часы, читаемые на заочном отделении, магистратуре и прочих формах обучения, не учитываются и представляют собой дополнительную нагрузку, оплачиваемую дополнительно; не включаются также в основную нагрузку и такие формы занятости преподавателей, как экзамен, руководство дипломными проектами и т.п. Однако с учетом дополнительных часов итоговая нагрузка возрастает еще как минимум на 20–30%. Тем самым рост общей нагрузки ППС увеличивается примерно в 3,1 раза. Подчеркнем, что это единоразовое увеличение, тогда как можно предположить, что в дальнейшем оно в той или иной мере будет повторяться.

Надо сказать, что указанная нагрузка эквивалента 18–20 часовой недельной нагрузке. Это означает, что преподаватель должен 3–4 дня работать по 2–3 пары. Такой режим уже больше похож на режим работы школьного учителя, а не профессора университета. Пример ГУУ не является запредельным. Для примера – в 2014 г. в Российском государственном университете физкультуры, спорта, молодежи и туризма (РГУФСМП) полставки доцента предполагали 12 часов в неделю, т.е. полная ставка составляла 24 часа в неделю. Однако прямолинейный рост часовой нагрузки сопряжен с еще одним эффектом – увеличением числа читаемых дисциплин. Нормальным считается чтение 2–3 дисциплин, однако кратное возрастание этого числа уже становится запредельным. Чтение 5–6 предметов уже чревато полной потерей качества преподавания. Между тем сегодня есть кафедры, где сотрудники вынуждены читать еще большее число курсов. Так, в РГСУ на одной из кафедр полная ставка профессора предполагает чтение 9–10 разных дисциплин. Даже если под эти дисциплины отведено немного часов, это все равно представляет собой большую проблему для лектора и чрезмерную нагрузку на его память. Тем самым и здесь просматривается нелинейный эффект от регулирующего воздействия.

Третий случай – необъявленная помощь регулятора уволенным сотрудникам. По всей видимости, статистические данные об истинных масштабах коллапса сферы высшего образования будут доступны только через несколько лет. Однако уже сегодня есть недвусмысленные указания на серьезность ситуации. Так, летом 2014 г. МОН РФ организовало «горячую линию» по вопросам трудоустройства высвобождаемых научно-педагогических работников образовательных организаций высшего образования. Консультанты ведомства отвечали на вопросы обращающихся во все рабочие дни с 9:00 до 16:00 по телефону, указанному на сайте МОН РФ (Минобрнауки России открывает «горячую линию»…, 2014). При этом данная акция была настолько тихо проведена, что ее заметили только специалисты и заинтересованные лица. При этом настораживает отсутствие какой-либо информации о работе «горячей линии». Это молчание особенно контрастирует по сравнению с другой аналогичной акцией МОН РФ – «Горячей линией помощи студентам», которая посвящена вопросам интеграции системы высшего образования Крыма и Севастополя в российскую среду. В отношении этой линии есть сведения и об общем числе звонков, и о динамике средней ежедневной загруженности линии, и об основных задаваемых вопросах, и т.п. Данные факты свидетельствуют о колоссальном масштабе увольнения ППС по всей стране. Однако регулятор, не имея возможности не реагировать на возникшую ситуацию, всячески старался замалчивать ее.

Сказанное выше подводит к выводу, что макрорегулятор в ходе реформы системы высшего образования допустил грубую ошибку, не учтя факторы нелинейности и асимметричности, которым большое внимание уделено в работе (Талеб, 2014). Выбрав политику активных действий, МОН РФ стало допускать ошибки. Установив же чрезмерно высокие показатели и продолжая их повышать, оно загнало систему в зону повышенных рисков, где цена ошибка начинает стремительно возрастать. В результате начавшееся еще в 2008 г. сдувание ОП ускорилось и в 2014 г. приняло характер стихийного бедствия.
Общая характеристика реформ

Анализ действий регулятора позволяет говорить о феномене аритмии реформ. Если на первом этапе, вплоть до 2008 г., наблюдалось своеобразное безразличие регулятора к происходящим процессам, что позволило надуться ОП, то на втором этапе регулятор стал проявлять излишнюю активность, которая породила хаос в университетской среде. Тем самым на начальном этапе имела место классическая ошибка отложенных реформ; причина задержки состояла, по всей видимости, в отсутствии группы давления, заинтересованной в построении качественного высшего образования (Дрэйзен, 1995).
Некоторые эксперты объясняют такой странный цикл активности реформаторов спецификой исполнительной власти страны. Так, для политики МОН РФ как главного макрорегулятора сферы высшего образования характерно полное отсутствие инициативы; многие эксперты полагают, что из министерства не исходит ни одной идеи. Эта пассивность и лежала в основе вялого вмешательства на первом этапе реформ. Когда же ситуация зашла в тупик и это стало очевидно, то жесткие инициативы стали генерироваться мегарегулятором – аппаратом Правительства РФ и администрацией Президента РФ. Эти структуры власти, наоборот, отличаются авторитарностью, требовательностью и последовательностью в реализации выбранной стратегии. Именно ими и была спровоцирована регулятивная активность второго периода реформ.

Если же проводить более полный анализ реформ, то можно видеть принципиальные ошибки буквально по всем пунктам. Так, было неправильно выбрано начало реформ и активных действий регулятора, в результате чего было допущено надувание ОП. Было сделано множество ошибок при выборе направления реформы. В частности, делались усилия по расширению предложения образования, но при этом полностью игнорировалась проблема его рационирования. И, конечно, были допущены грубые ошибки в выборе скорости реформ. Результатом этого стала колоссальная волатильность регулирующих параметров в 2012–2014 гг. и коллапс отрасли.

Надо сказать, что поразительная жесткость и бескомпромиссность макрорегулятора в отношении закрытия и санации неэффективных вузов подкреплялась и внутренними процессами МОН РФ. Например, сотрудники министерства отмечают такой факт, что за период времени 2012–2013 гг. численность Международного департамента МОН РФ сократилась в 2 раза. Если же подразделения макрорегулятора подвержены такому коллапсу, то похожие процессы в вузах уже не могут вызывать удивления. Можно сказать, что требованием к сокращениям оказались пропитаны все представители макрорегулятора. Любопытно и другое – реформирование российской системы вузов в определенной степени отдано на аутсорсинг. Например, многие идеологические положения вносятся в Правительство РФ и МОН РФ ректорами вузов, в частности, ректором Высшей школы экономики (ВШЭ); после одобрения и принятия принципиальных положений они отдаются на доработку той же ВШЭ на конкурсной основе. Таким образом, один из парадоксов реформы СВО состоит в том, что отчасти эти реформы являются творением рук самих вузов.

К настоящему времени назрела потребность радикального пересмотра программы реформ в сфере высшего образования. Теоретические основы для такой работы есть. Вопрос состоит лишь в степени гибкости нынешнего мегарегулятора, который должен быть в состоянии отказаться от старой доктрины.
***
Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект №14-02-00234а).
Литература      
Балацкий Е.В. (2005). «Диссертационная ловушка»// «Свободная мысль – XXI», №2.
Балацкий Е.В. (2010). Проблема рационирования высшего образования// «Журнал Новой экономической ассоциации», №8.
Балацкий Е.В. (2014а). Истощение академической ренты// «Мир России», №3.
Балацкий Е.В. (2014б). Эффективность управления российскими университетами: коллизии и эксцессы// «Общество и экономика», №5.
Балацкий Е.В., Екимова Н.А. (2014). Академическая результативность высших экономических школ России// «Terra Economicus», Том 12, №1.
Балашов М.В. (2014). Физтех, топ-100 и карго-культ// «Троицкий вариант», №12(156).
Бляхер Л.Е., Бляхер М.Л. (2014). Мифология управления. Политика министерства vs. политика вузов: динамика противостояния// «Российская полития», №1(72).
Бок Д. (2012). Университеты в условиях рынка. Коммерциализация высшего образования. М.: Изд. дом Высшей школы экономики.
Варшавский А.Е. (2010). Проблемы науки: РАН и вузы// «Журнал Новой экономической ассоциации», №8.
Варшавский А.Е. (2011). Проблемы науки и ее результативность// «Вопросы экономики», №1.
Горшков М.К., Ключарев Г.А. (2011). Непрерывное образование в контексте модернизации. М.: Институт социологии РАН, ФГНУ ЦСИ.
Гуриев С., Ливанов Д., Северинов К. (2009). Шесть мифов Академии наук// «Эксперт», №48(685).
Гусев А.Б. (2013). Университетская наука в России: перенос западной модели и риски перспективного развития// «Капитал страны». 22 ноября.
Дрэйзен А. (1995). Почему откладываются реформы (теоретический анализ)// «Экономика и математические методы», Том 31, №3.
Иванов В.В., Варшавский А.Е., Маркусова В.А. (2009). Библиометрические показатели российской науки и РАН (1997-2007)// «Вестник РАН», №6.
Игнатов И.И. (2012). Университетский сектор США и российские реформы в сфере науки и высшего образования// «Капитал страны». 29 ноября.
Игнатов И.И. (2013). Можно ли «оздоровить» российскую вузовскую систему?// «Капитал страны». 27 ноября.
Информационно-аналитические материалы по результатам анализа показателей эффективности образорвательных организаций высшего образования// Сайт Министертсва образования и науки РФ, 2014.
Кларк Б.Р. (2011а). Поддержание изменений в университетах. Преемственность кейс-стади и концепций. М.: Изд. дом Высшей школы экономики.Кларк Б.Р. (2011б). Система высшего образовании: академическая организация в кросс-национальной перспективе. М.: Изд. дом Высшей школы экономики.
Клячко Т.Л. (2007). Высшее образование в России: доступность, стоимость, мотивация// «Экономика образования», №4.
Кузьминов Я. (2010). За десять лет мы обязаны сформировать новый корпус преподавате­лей// «РБК daily». 04 августа.
Лемуткина М. (2014). Институту не разрешили набирать студентов// «MK.RU», 25 июля.
Минобрнауки России открывает «горячую линию» по вопросам трудоустройства высвобождаемых научно-педагогических работников вузов// Сайт Министерства образования и науки РФ, 06.06.2014.
Мониторинг деятельности федеральных образовательных учреждений высшего профессионального образования. М.: Министерство образования и науки РФ. 2012.
Полтерович В.М. (2007). Элементы теории реформ. М.: Издательство «Экономика».
Полтерович В.М. (2014). Реформа РАН: экспертный анализ. Статья 1. Реформа РАН: проект Минобрнауки// «Общественные науки и современность», №1.
Полтерович В.М., Фридман А.А. (1998). Экономическая наука и экономическое образование в России: проблема интеграции// «Экономическая наука современной России», №2.
Постановление Правительства Российской Федерации от 9 апреля 2010 г. №218 «О мерах государственной поддержки развития кооперации российских высших учебных заведений и организаций, реализующих комплексные проекты по созданию высокотехнологичного производства»// «Российская газета», Федеральный выпуск №5160, 2010.
Постановление Правительства Российской Федерации от 9 апреля 2010 г. №219 «О государственной поддержке развития инновационной инфраструктуры в федеральных образовательных учреждениях высшего профессионального образования»// «Российская газета», Федеральный выпуск №5160, 2010.
Постановление Правительства Российской Федерации от 9 апреля 2010 г. №220 «О мерах по привлечению ведущих ученых в российские образовательные учреждения высшего профессионального образования»// «Российская газета», Федеральный выпуск №5160, 2010.
Протокол МОН РФ №ДЛ-25/05пр от 03.06.2014 заседания межведомственной комиссии по проведению мониторинга эффективности образовательных организаций высшего образования// Сайт Министерства образования и науки РФ, 11.06.2014.
Радтке У., Бруне-Вавер С. (2013). Дифференциация вузовского ландшафта в Германии после введения «Инициативы по выделению элитных вузов»: итоги и перспективы. Университетский альянс Бохум–Дортмунд–Дуйсбург-Эссен.
Распоряжение Правительства РФ от 30 декабря 2012 г. №2620-р «Об утверждении плана мероприятий ("дорожной карты") "Изменения в отраслях социальной сферы, направленные на повышение эффективности образования и науки"»// «Гарант», 11.01.2013.
Романова В.В., Мацкевич А.В. (2012). Показатели бюджетных расходов в сфере образования. М.: Изд. дом Высшей школы экономики.
Сивак Е.В., Юдкевич М.М. (2013). Академическая профессия в сравнительной перспективе: 1992–2012// «Форсайт», Т.7, №3.
Сонин А.К., Хованская И.А., Юдкевич М.М. (2009). Построение исследовательского университета: структура финансирования и условия найма профессоров// «Экономика образования», №3, часть 1.
Соколов М. (2013). Физиология рейтинга// «Полит.ру», 25 мая.
Талеб Н.Н. (2014). Антихрупкость. Как извлечь выгоду из хаоса. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус.
Указ Президента Российской Федерации от 7 мая 2012 г. №599 «О мерах по реализации государственной политики в области образования и науки»// «Российская газета», Федеральный выпуск №5775, 09.05.2012.
Федеральный закон Российской Федерации от 27 сентября 2013 г. №253-ФЗ «О Российской академии наук, реорганизации государственных академий наук и внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации»// «Российская газета», Федеральный выпуск №6194, 2013.
Что измерил рейтинг Минобрнауки? Статистический анализ// «Полит.ру», 24.05.2013.
Яшина Г.А. (2012). С высшим образованием пора завязывать// «Капитал страны», 28 июня.
Barber M., Donnelly K., Rizvi S. (2013). An avalanche is coming. Higher edu­cation and the revolution ahead. L.: The Institute for Public Policy Research. March.
Barnes N., O’Hara S. (1999). Managing Academics on Short-Term Contracts// «Higher Education Quarterly», Vol.53, №3.
Schuster J., Finkelstein M. (2006). The American Faculty. Baltimore, MD: John Hopkins University Press.