Main » 2022 » Олунньу » 26 » Самоизоляция конца 19 века, Или история одной фотографии
Самоизоляция конца 19 века, Или история одной фотографии
16:06
Самоизоляция конца 19 века, Или история одной фотографии
На фото: беглый прокаженный в лесу перед костром. Апрель 1896 года. Район Среднеколымска. Фотографию сделал политссыльный Владимир (Вениамин) Иохельсон.
А вот история этой фотографии, описанная самим В. Иохельсоном: где и при каких обстоятельствах ему удалось сделать этот снимок.
«Принимать его никто не хочет. Даже его жена»
«Я имел еще много случаев видеть прокаженных, но расскажу здесь только про одну особенно грустную встречу, которая глубоко меня тронула.
В апреле 1896 года я ночевал в одной из юрт якутского поселка «Салгитер» (возможно, Сылгы-Ытар – прим.), лежащего в 90 верстах к северо-западу от Среднеколымска.
Утром, незадолго до моего отъезда, вошел в юрту начальник рода, в сопровождении двух других якутов. После обычного местного приветствия, он начал почтительным и просительным голосом:
- У нас к тебе просьба!
Такое торжественное вступление показывало, что это не была обыкновенная просьба бедных якутов о табаке или о какой либо другой мелочи.
- Чего же ты хочешь? - спросил я.
- Дело вот в чем! - начал старшина со свойственной большинству якутов словоохотливостью.
- У нас есть прокаженный, которого мы поселили по ту сторону, на правом берегу Колымы. Мы доставляем ему что нужно, и мясо и одежду, но он не хочет сидеть там в одиночестве, бросает свое жилище и уже много раз приходил в наши края.
Принимать его никто не хочет, — даже его жена. У него есть ребенок; он может заразить его. Теперь он опять пришел и там, в лесу, недалеко от моей юрты, расположился на снегу. Он не слушает нас, старших, не хочет исполнять ни наших приказаний, ни наших старых обычаев. И мы не знаем, что с ним делать... Так прикажи ему ты, тойон, чтобы он удалился!
Как видно, якуты составили себе ложное представление о моем могуществе. Само собой разумеется, что я не имел ни власти, ни намерения - давать приказания прокаженному. Но мне очень хотелось видеть больного, и я попросил, чтоб меня повели к нему.
Человек у костра
То место, где расположился прокаженный, находилось всего в двух верстах от моей юрты. Старшина вскочил на одну из впряженных в мои сани лошадей и повез меня.
Было 20 градусов мороза; в тех местах это считается теплой погодой, вполне соответствующей весеннему времени.
Проехав некоторое расстояние, мы остановились, и я увидел вдали, у опушки леса, на небольшом покрытом снегом пространстве, разбросанные предметы, которые я мог рассмотреть, только приблизившись к ним.
Налево виднелись остатки потухшего костра. Над ним, на перекладине, висел железный котел. Неподалеку валялись теплые меховые сапоги, разные лоскутья, деревянная миска и костяная ложка.
Направо стояли маленькие санки, на них лежал громадный кусок сырого оленьего мяса и большой якутский нож. Посреди этих предметов, на оленьей шкуре лежал, растянувшись на животе, мужчина.
- Это он, - сказал старшина. - Ночью холодно, так он греется у костра; а днем - тепло, он спит.
На некотором расстоянии от больного, якуты остановились и начали будить его криком. Когда я подошел ближе, он уже проснулся, но еще не понял, что вокруг него происходит
- Вставай!- крикнул старшина. - Вот приехал тойон; он говорит, что ты должен уйти отсюда!
Больной (я забыл его имя) быстро поднялся и начал свои приветствия, которые, по якутскому обычаю, состоят в многократном наклонении головы. Это был еще молодой и сильный человек, с целой шапкой спутанных волос на голове и совершенно черным, от грязи и дыма костра, лицом, как у трубочиста.
- Почему ты не хочешь оставаться там, где тебе велено? Разве ты здесь чувствуешь себя лучше? - спросил я его.
Больной покосился на моих спутников и, после минутной нерешительности, сказал сильным, здоровым голосом:
- Они говорят, что я болен; а я здоров...
- Неправда! - перебил его старшина: - У него - черная кровь, он не чувствует холода; у него уже отвалилось несколько суставов на пальцах!
- Нет,- продолжал больной:- я совсем здоров. Меня без всякой причины выселили на каменистую сторону реки, за 15 кёс (150 верст) отсюда; моей жене приказали не принимать меня; я не смею видеть своего ребенка! Пищу мне доставляют не аккуратно, а летом, когда вскроется река и совсем нельзя будет перебраться на другой берег, я совсем пропаду там, на скалах. Я не хочу там оставаться!
- Это - неправда! - опять прервал его старшина - Мы постоянно доставляем ему свежую пищу. Мы сами едим испорченную рыбу, а ему доставляем только свежую рыбу и мясо. А что касается его жены, так она сама не хочет его видеть.
Последние слова, очевидно, сильно обидели несчастного, и он гневно воскликнул:
- Я не хочу видеть жены; мне ребенка моего покажите!
Нужно было положить конец этому спору. Так как мне не хотелось брать на себя обязанность судьи, то я приказал своему казаку вынуть из багажа мои чудодейственные средства примирения: чай, сахар, сухари и табак.
И как только больной увидел эти драгоценные предметы, в нем сразу исчезли всякое горе и раздражение! Он уже и не знал, как ему выразить свою радость и благодарность, и только изображал своими неповоротливыми руками крестное знамение.
Неподалеку стоявшие якуты с большою завистью смотрели, как прокаженный наполнял табаком свой кисет. Сибирские инородцы, которых русские научили курить табак, такие страстные курильщики, что скорее готовы голодать, чем остаться без табаку.
Я был очень рад, что своими подарками вызвал хорошее настроение у этого несчастного, и приблизился к нему, что б лучше его рассмотреть. Не могло быть никакого сомнения в том, что он болен проказой.
- Ты, действительно, нездоров, - сказал я ему: - Не лучше ли тебе сидеть в своей юрте, чем тут в лесу? Я обещал ему навестить его и привести ему лекарства и подарки, если осуществится мое предполагаемое летнее путешествие по реке.
- Хорошо, - сказал, повеселевши больной: - я уйду. Только пусть покажут мне ребенка: я хочу его видеть.
- Но если ты его любишь, то не должен ни прикасаться к нему, ни целовать его, — сказал я.
- Нет, нет, - ответил он: - мне только издали взглянуть на него; больше ничего.
После совещания со старшиной, решено было исполнить его желание.
В заключение я попросил его, чтобы он сел на оленьей шкуре; и я сделал прилагаемый фотографический снимок с него и с его обстановки».
