Main » 2012 » Олунньу » 9 » Элементами имени считают название племени “хор-огузы” и суффикс “кут”, обычный для образования этнонимов (ср. якут, иркут).
Элементами имени считают название племени “хор-огузы” и суффикс “кут”, обычный для образования этнонимов (ср. якут, иркут).
12:15
Madi Maulenov создал(а) документ: "Миф о Коркуте" Зира Наурзбаева (фрагмент диссертации "Мифоритуальные основания казахской культуры)
АНЫЗ О КОРКУТЕ КАК МИФОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕКСТЫ
Этот параграф посвящен анализу аныз (легенд) о Коркуте, которые рассматриваются как мифологические тексты, т.е. как тексты, содержащие систему метафор, в которых казахская культура передает смыслы, основополагающие для любой культуры. Время, Первоначало, Бытие, Смерть…Гордиев узел этих вечных вопросов пытается развязать Коркут – бегущий от смерти, ищущий мир, где человек бессмертен, отставший от каравана жизни, созидающий музыку, от звуков которой замирает мир, плавающий по реке Сыр, которая есть "пуп” земли, река жизни и дорога смерти.
Восстановить (прояснить) полно и адекватно смыслы, заложенные в аныз о Коркуте, невозможно по целому ряду причин, и их интерпретация, предлагаемая ниже, достаточно гипотетична. Но она не являтся произвольной: культура в совокупности своих проявлений представляет единый текст. Это не линейная цепочка, а многомерное пространство, в котором сцепляются и перекрещиваются тысячи нитей. Восстанавливая ткань, интерпретатор соединяет обрывки, согласуясь со структурой ткани, орнаментом и т.д. В работе мы ориентировались не только непосредственно на тексты аныз о Коркуте, но и на другие фольклорные произведения, сведения о сохранившихся вплоть до ХХ в. традициях и представлениях, языковые данные, исследования по древнетюркской культуре, традиционному мировоззрению родственных народов Сибири.
Древнетюркские шаманы, для которых лечение было лишь одной из многих функций, имели наследников в двух ветвях: сибирские тюркоязычные народы, претерпевшие реархаизацию, и народы, распространившиеся от Алтая до Малой Азии, многие из которых почитают своим духовным патроном Коркута. Согласно казахским источникам, одного из ближайших предков Коркута звали Кам, что по древнетюркски означает "шаман (само слово "шаман”, широко используемое в мировой литературе, является трансформацией слова "кам”). Для казахов Коркут – прародитель и покровитель баксы, жырши, кюйши, создатель кобыза и кюев для него.
Существует множство вариантов объснения его имени:
Народная этимология связывает его со словом "пугать” ("қорқыту”), т.к. рождение Коркута происходило при необычных обстоятельствах;
Разбивая имя на два слога, исследователи второй слог более или менее единогласно возводят к древнетюркскому "құт” - "душа, сила, счастье, благо”, а первый слог толкуют многозначно : несчастье, могила, видеть, хранилище. При этом согласно О.Фрейденберг значения "могила” и "хранилище” могут быть сближены: нечто, подобно посеянному зерну, умерло, скрылось под землю, чтобы возродиться и увеличиться.
Элементами имени считают название племени "хор-огузы” и суффикс "кут”, обычный для образования этнонимов (ср. якут, иркут).
Этимологизация в подобных случаях – дело достаточно субъективное, и различные варианты не опровергают друг друга, а скорее сочетаются по принципу дополнительности. Возникновение антропонима Коркут может быть также связано с названием кобыза у некоторых сибирских народностей – "хорхут”. В фольклоре самых разных народов образ Коркута тесно связан с мотивом изобретения и игры на кобызе.
Коркут, являясь наследником древнетюркского шаманства, как бы связующим звеном между ним и (условно) казахским шаманством, т.е. шаманством тюркоязычных народов, вырвавшихся на просторы великой степи, как бы выпадает из этой цепи. Шаманству он принадлежит не только по роду жизнедеятельности, но и, прежде всего, по праву рождения. Однако легенды изображают его жизненные искания так, будто для него абсолютно не существовали представления о мироустройстве, времени, пространстве, человеческой душе, жизни и смерти, присущие его времени.
Уникальность аныз о Коркуте, пафос которых в борьбе человека со смертью, состоит не в том, какие проблемы они рассматривают, но в том, как это делается. Рождение, смерть, отношение старого и нового всегда были содержанием архаичных мифов, но сами эти понятия не были абсолютными: все является смертным, но смерть есть лишь особый вид жизненного состояния, неявленное бытие, связанное с временной потерей качества, с переходом в другой мир, за которым неизбежно следует возвращение в этот, смерть в этом мире означает рождение в другом.
Умирает высокая гора,
Когда вершину ее скрывает мгла.
Туча в синеве умирает,
Когда не может перевалить через гору.
Луна и солнце умирают,
Когда они склоняются и закатываются за горизонт.
Большое озеро умирает
Когда оно покрывается льдом.
Черная земля умирает,
Когда она остается под снегом…
Для такого мировосприятия, выраженного Бухар-жырау, мысль о смерти в могиле, об абсолютной смерти гораздо более странна и неприемлема, чем широко распространенная в фольклоре идея рождения в могиле (см., например эпос "Кероглы”). Но для Коркута смерть абсолютна и окончательна, он как бы выпал из круга вечного возвращения, и время для него не циклично, а линейно. Возможно, образ Коркута связан с кризисом архаического шаманизма, влиянием мировых эсхатологических религий (иудаизм, христианство в несторианском варианте, ислам): Коркут бежит от смерти в понимании этих религий (смерти абсолютной в образе ангела Азраила или в образе могилы) и скрывается в смерти в ее традиционном понимании (образ реки). Коркут вступает в противоречие не только с идеологией шаманства, но и с его практикой: шаманство -–институт социальный, а Коркут живет и умирает вне человеческого коллектива.
С этим совершенно уникальным положением Коркута в (или даже у истоков) и, одновременно, вне традиции шаманства связан особый характер аныз – легенд, сопровождающих обычно кюи Коркута и рассказывающих об обстоятельствах их появления. Важной и отнюдь не формальной задачей является определение жанровой принадлежности этих аныз, которые далеко перерастают за рамки исторических повествований или быличек, т.к. с ней связано определение функций аныз в идеологии и практике шаманства. Особенность аныз о Коркуте проявляется уже при первом сравнении с сибирскими шаманскими легендами. Шаманские легенды тюркоязычных народов Сибири рассказывают о различных случаях, когда (с положительным результатом или без такового) люди прибегают к помощи шамана. Согласно Е.Н.Новик, такие повествования содержат информацию о случаях медиации (коммуникации) между человеческим коллективом и сверхъестественными существами и, таким образом, снабжают участников коммуникации информацией о том, как они должны поступать, что от них ожидается, как должен происходить ритуал. Подобная шаманская легенда находится вне рамок ритуала, но несет о нем полезную информацию.
Если рассмотреть в этом плане аныз о Коркуте, они не несут никакой информации о ритуале камлания. Более того, в них не предпринимается даже попытка медиации, чаще всего отсутствуют и сверхестественные существа. Коркут не является главным действующим лицом, а, зачастую, вообще не участвует в описываемых событиях. Если он предпринимает какие-либо действия, то чаще всего они заканчиваются неудачно. Создается впечатление, что аныз о кюях, обладающих чудотворной силой, как бы подчеркивают бессилие Коркута, даже в тех ситуациях, в которых он по логике развития рассказа или по сведениям из других легенд, должен был бы положительно решить проблемы.
Аныз о Коркуте не играют значимой роли внутри ритуала камлания и не несут информации о нем. Казалось бы, это просто истории, исторические повествования. Но что позволяет им занять столь важное место в общественном сознании, сохраниться в устной культуре в течение, по меньшей мере, тысячелетия? Странность образа Коркута соответствует странности аныз о нем. Мы попытались проанализировать аныз, рассматривая их как мифы, точнее, как мифологические тексты, вторичные знаковые системы.
"Лебедь”. Это один из вариантов объяснения того, как был создан кобыз. Коркут мальчиком увидел, как охотник убил одного из пары лебедей, гнездившихся на озере. Охотник унес с собой добычу в дом, а Коркут стал свидетелем страданий и смерти второго лебедя. Потрясенный мальчик делает из дерева инструмент, по форме напоминающий птицу и, явившись в дом охотника, исполняет на кобызе кюй, повествующий о любви, безмятежном счастье и горе.
Таким образом, вначале существует равновесие, гармоническое единство. Охотник разрушает его, убив первого лебедя. Коркут в виде кобыза воссоздает лебедя, но не первого – убитого охотником, а второго – горюющего и умирающего. Принеся затем кобыз в дом охотника и играя на нем, он как бы восстанавливает единство. Тело убитого лебедя и горюющий о нем лебедь-кобыз встречаются в доме человека, разрушившего их жизнь. Образ лебедя семантически весьма насыщен: для казахов это священная птица, птица-тотем, уносящая души умерших. Это птица , следовательно, представитель верхнего мира, но птица водоплавающая, т.е. вода связывает ее с нижним миром. Змеиная форма головы и шеи, змеиная гибкость шеи также отсылают к представлениям о существе хтоническом. Амбивалентен и белый цвет птицы. Коркут изменяет характеристику лебедя как существа, связанного с нижним миром: в кобызе исчезает змеиная подвижность ши, разрывается связь с водой. В этом акте свою роль играет и охотник, ведь смычок тождественен его луку. Лебедь принадлежит верхнему и нижнему мирам. Это миры смерти. Лебедь – идеальный медиатор, медиатором становится и кобыз-лебедь. В корпусе кобыза закрепляется зеркальце, служившее точкой перехода в иной мир.
"Вой Ушар”. У пожилой женщины-вдовы умирает единственный сын-охотник. После похорон аул откочевывает на другое место, где женщина обнаруживает пропажу гончей собаки сына. Она возвращается на прежнее стойбище и видит Ушар, воющую на могиле сына. Несчастная мать присоединяет свои причитания к вою собаки.
Женщина со смертью сына теряет свое определение, перестает быть матерью, также как гончая перестает быть гончей, потеряв хозяина-охотника. Мать кочует, уходит, расстается с могилой сына, что в данной ситуации можно отождествить с забвением. Своим исчезновением Ушар напоминает ей о сыне и возвращает к нему. Имя гончей – Ушар – означает "летающая”. Этнограф А.Диваев записал легенду об Ит-ала-қаз (собаке-пестром гусе): существуют птицы, которые откладывают яйца в гнездах на вершинах одиноких мазаров, стоящих на вершине гор в безлюдных и безводных местах. Птицы улетают, не высиживая яйца. Из них выводятся щенки, в большинстве своем погибающие от жажды и голода. Выживший щенок становится крылатой гончей Кумай. Гончая собака аналогична волку, др. хищникам, терзающим копытных животных, т.е. существу, связанному со смертью, с подземным миром. Кумай – мифическая гончая – выводится в гнезде над мазаром в пустыне, т.е. месте, дважды связанном со смертью-переходом в верхний мир: верхняя часть вертикальной структуры (вершина мазара на вершине горы) и, кроме того, мазар воздвигается над могилой почитаемого человека, душа которого уходит в верхний мир. Кумай крылата. Некоторые авторы слово "Кумай” считают фонетическим вариантом имени "Умай” – богини плодородия у тюрков, подательницы детских душ матерям, покровительницы младенцев. У скотоводов-кочевников, в отличие от земледельческих народов, богиня плодородия является небесным божеством. Таким образом, гончая по кличке Ушар связана со смертью-переходом в верхний мир и с рождением. Она связывает мать с ребенком, с умершим сыном, является медиатором жизни и смерти. Мать осознает это: увидев исчезновение собаки, она говорит, что потеряла память сына ("баламнын көзiн”), и возвращается на могилу. Ушар своим исчезновением как бы возвращает мать к сыну, жизнь к смерти, и, если учитывать явную связь ее образа с богиней Умай, согласно логике мифа и мировоззрению шаманства, она должна вернуть матери сына: либо оживив умершего, либо дав его душу какому-нибудь младенцу. Но вопреки очевидности, этого не происходит, что позволяет еще раз подчеркнуть: аныз кюя Коркута не имеет никакого отношения к шаманским легендам.
К.Леви-Строс в своих работах неоднократно обращается к вопросу о трансформации и инверсии мифа. В двух частях сказки "Мечта матери”, которая по существу является аныз одноименного кюя для сыбызги, представлены инверсии двух аныз о Коркуте – "Вой Ушар” и "Страдания привязанной лани”. В сказке рассказывается о молодой бедной вдове, имевшей маленького сына и обратившейся за помощью к хану. Тот приставил женщину ухаживать за собаками на псарне, а сына – пасти овец. Оберегая ночью на псарне сон сына, униженная женщина сочиняет песню о горькой судьбе. Днем в степи мальчик наигрывает на сыбызге песню своей матери. Лань и два ее детеныша, слушая эту песню, подружились с мальчиком и стали танцевать под его наигрыш. Увидев это, ханский сын под угрозой расправы требует привести во дворец хотя бы одну танцующую лань. Лань отправляет во дворец одного из своих ягнят. Но тщетно придворные музыканты играют на сыбызге мальчика, пытаются заставить танцевать ягненка. Тогда пастушка приводят во дворец, и ягненок танцует под грустные звуки кюя "Мечта матери”. Растроганный хан выполняет просьбу женщины и отпускает ее вместе с сыном на волю. Присоединившись к лани и ее детенышам, мать и сын бродят по свету, всюду исполняя "Мечту матери”.
"Вой Ушар” и "Мечта матери” (в первой части) включают таких персонажей, как вдова, ее сын и собаки. Но в одном случае речь идет о единственной гончей, в другом – о множестве собак на псарне. Сын в разных случаях – взрослый\ребенок, охотник\пастух, свободный\раб (слуга), мертвый\живой. Мать живет в своем ауле среди родичей\ на псарне в ханской ставке. В "Вое Ушар” сын постоянно находится на одном месте (в могиле), а мать уходит и возвращается. В "Мечте матери” мать постоянно находится на псарне (образ нижнего мира), а сын уходит и возвращается. Кюй в одном случае начинается воем Ушар и продолжается плачем матери, в другом – мать сочиняет песню, а сын выучивает. В итоге, в "Вое Ушар” мать возвращается к сыну и собаке, а в "Мечте матери” мать и сын уходят от собак, свободны. Зеркальная симметрия структур двух повествований очевидна, но не существует столь же очевидной интерпретации этой симметрии. Один из возможных вариантов: противопоставление смерти-перехода в верхний мир (гончая Ушар) и смерти-перехода в нижний мир (псарня), связанное с противопоставлением кочевья-ставки, охоты\пастьбы, взрослости\детства, свободы\рабства. В сказке оппозиция жизнь\смерть смягчена до оппозиции свобода\рабство, но, возможно, это связано с представлением о рабстве как смерти-переходе в нижний мир.
"Страдания привязанной лани”. Коркут понимал язык птиц и зверей, как-то раз он услышал просьбу пойманной лани к охотнику отпустить ее хотя бы на краткое время, иначе двое ее детенышей, не научившиеся еще есть траву, будут обречены на смерть. Поймавший лань человек собирается зарезать ее и, несмотря на просьбы и предложения Коркута о выкупе, отказывается освободить ее. Тогда Коркут остается в залог вместо лани, которая встречается с детенышами, учит их и возвращается, чтобы освободить Коркута и умереть.
В этом аныз, кроме охотника, действуют следующий персонажи: лань, ее детеныши и Коркут. В "Мечте матери” – лань, детеныши, мальчик. На первом этапе Коркут замещает собой лань, оставшись у охотника, а та уходит на свободу к своим детям\ один из детенышей лани замещает в ставке хана мальчика, оставшегося в степи. На втором этапе лань возвращается на смерть\ мальчик отправляется к хану. В итоге Коркут жив, также как и ягнята, лань же погибает\ все получают свободу. В зеркально симметричных структурах соотносятся Коркут и ягненок, привязанная лань и мальчик.
В "Страданиях привязанной лани” лань умирает. Есть легенда, рассказывающая о том, как Коркут, соревнуясь с миссионером религии пророка Мусы (иудаизм) оживил своей музыкой уже съеденную лань. Но в данном аныз, как и в "Вое Ушар”, явно опущена возможность такой благоприятной концовки. (Далее в тексте диссертации структурно-семантическому анализу подвергнуты аныз кюев "Пестрая телка”, "Сарын”, "Хромая девушка”)
"Желмая”. Неразлучный спутник Коркута – крылатый одногорбый верблюд, которому дано сверхъестественное знание и который мог бы унести Коркута от смерти, если бы он ее не вспоминал. Но Коркут не может уйти от смерти даже в мыслях, и на берегу Сыр-Дарьи он зарезает желмая, а из шкуры делает кобыз, в некоторых вариантах, ковер, который расстилает на воде).
Верблюд в казахской традиции символизирует предначало мира, а также его завершенность, единство трех миров (Ж.Каракозова). Известное выражение, связывающее небывалую радостную новость с разрыванием живота белого верблюда связывает семантику верблюда с космогонией. Белый верблюд (его шкура) занимает важное место в ритуальной практике, воссоздающей космогонические представления. У сибирских тюркоязычных народов существует понятие "тын-бура”, означающее душу шамана, его силу, воплощенную в животном. При этом "тын” означает душу в виде дыхания, ветерка, воздуха. Если "бура” – название верблюда, то существует непосредственная связь между "тын-бура” и "желмая”("жел” – "ветер”) – традиционным казахским названием ездового верблюда пророков и вдохновенных личностей.
Желмая может унести Коркута от смерти, но двойная ноша (Коркут вспоминает о смерти, несет мысль о ней с собой) ему не под силу: предначало содержит возможность, виртуальность разных миров, а Мысль и Слово Коркута о смерти реализуют именно эту возможность. Поэтому желмая не удается найти-создать мир, где нет смерти. Коркут убивает (жертвует) желмая, уничтожая тем самым старый мир. Из шкуры желмая создается кобыз, к которому, таким образом, переходит значение желмая как ездового животного, силы-души шамана, как единства и гармонии исчезнувшего мира и залога нового.
Теперь Коркут живет на ковре посреди воды подобно Творцу, которому только предстоит творение мира. Символика воды амбивалентна:
река, текущая в нижний мир;
вода первотворения.
Космогония тюрков Южной Сибири изображает мировой океан-даик (каз. Жаиқ), из пены его волн или из ила, поднятого с его дна, была сотворена земля. Сыр-Дарья в аныз названа "пупом земли”, т.е. явственна семантика рождения нового мира. В традиционном казахском мировосприятии существует изоморфизм дерева и реки: "древнее значение лексем ағаш, тал, терек и т.п., выражающих идею воды, ныне сохранилось лишь в фитонимах”, множество современных гидронимов на территории Казахстана содержит элементы ағаш, тал, терек, бұтақ. Дерево и река представляются образами центра ("пупа”) земли, мировой оси, соединяющей миры: исток реки\верхушка дерева находится в верхнем мире, а устье\корни ведут в нижний мир. Возможно, в таком представлении, когда на поверхности земли проекция мировой оси представляет не точку, пусть и множественную, но некую подвижную, текущую, непрерывную линию, отражается кочевой менталитет.
Не только для Коркута, но и его последователей – баксы – характерно стремление играть на кобызе, сидя у реки или корней дерева. В Казахстане существует множество гидронимов, связанных как с именем Коркута, так и с именами других знаменитых баксы. Устье (ноги) Сыр-Дарьи в фольклоре называют ногами Коркута ("су аяғы ер Қорқыт”).
Быстротекущая, изменяющаяся жизнь выступает для Коркута не только в образе речного потока, но и в образе уходящего за горизонт каравана, от которого отстал он - одинокий путник. Рефреном "Книги моего деда Коркута” проходят слова:
Все они пришли в этот мир и ушли,
Подобно каравану поселились и откочевали,
Их взяла смерть, поглотила земля,
Лишь обманчивый мир остался после них.
Мир приходит и уходит,
В конце концов мир смертен.
В нескольких строках соединены два представления о времени: сначала бытие рисуется как нечто, неподвластное времени, пространство, по которому кочует и исчезает за горизонтом человек. Но последние две строки переворачивают картину, определяя само бытие как смертное, преходящее. Это амбивалентное представление о времени как связанном с движением человека движением бытия широко распространены в народном мировоззрении казахов: человек – на краткий миг гость в этом мире, но и сам мир (бытие) короток, человек гонится за миром, а смерть преследует человека; не человек проходит черз мир, но мир проходит через человека.
Коркут, плавающий по реке жизни и смерти, как бы невидимой стеной отгорожен от того, что происходит на берегах. Его жизнь на воде и жизнь на суше – это два мира, два неслиянных времени. Музыка Коркута льется непрерывно как течение жизни, но жизнь эта замирает, останавливается, завороженная чудесными звуками.
Выше, при анализе аныз "Лебедь”, "Пестрая телка”, "Сарын”, "Хромая девушка” было продемонстрировано противопоставление подвижного и неподвижного (превращение первого во второе). Возможно, противостояние и взаимопереходы этих важнейших для кочевника характеристик есть тот глубинный смысл, который призваны передать разнообразные метафоры бытия, смерти, времени. Кюй изображает жизнь как внутренне неподвижную, неподвластную времени, его образы (даже самые динамичные, например, образ скачки) статичны, они изображаются как состояния, а не как процесс. Для кюя нет развития, нет прошлого и будущего, он погружен в переживание настоящего. Время в кюе весьма своеобразно, "его можно передать либо как растянутое мгновение, либо как фрагмент застывшей вечности”. Такое отсутствие процесса развития, недвижная одновременность событий составляют, по выражению О.М.Фрейденберг, душу мифологического мышления. "Миф всегда относится к событиям прошлого: "до сотворения мира” или "до начала времени”, во всяком случае, "давным-давно”. Но значение мифа состоит в том, что эти события, имевшие место в определенный момент времени, существуют вне времени”. Миф, как и музыка, уничтожает время, это "вспышка вечности”.
Коркут – создатель мифа, он рассказывает-исполняет кюй-миф и при этом останавливает мир, вводит его в мифологическое время, которое есть вечность, возвращение к началу. Но Коркут не только создатель кюя-мифа, но и герой мифа-аныз. Эти аныз есть мифы культуры, принявшей время как линейное, а не циклическое, осознавшей существование времени как силы, неотвратимо несущей человека и мир вдаль, от истока к устью, от начала к смерти. Аныз о Коркуте содержат метафору реки-дерева-человека (Коркута), реки-музыки-времени не просто как образов некоей мировой оси, пронизывающей верхний, средний и нижний миры, но как границы жизни и смерти, границы двух неслиянных миров. Эта граница не только разделяет миры, но и связует их: кюи Коркута – человека, не принадлежащего ни к живым, ни к мертвым, - превращают поток времени в океан первотворения, останавливают время, возвращая мир к его истоку. Аныз о Коркуте – это мифы о мифологизаторе, разрушившем миф о вечном возвращении и утвердившем вечность творчества.
