АФАНАСИЙ МАКСИМОВ: «Я БЛАГОДАРЕН СУДЬБЕ…» ("Вести Якутии")
Среда, 30 Января 2013 13:01 Мой собеседник не нуждается в представлении. Вряд ли в республике найдется кто-то, кто не знал бы Афанасия Максимова, не читал о нем и ничего не слышал. Равнодушных нет: одни называют его современным Манчаары и отзываются с восхищением, другие награждают отнюдь нелестными эпитетами. Афанасий Николаевич, по его собственному выражению, «ушел в подполье», отказываясь от какой бы то ни было публичности, сделав исключение лишь для «Вестей Якутии».
«Ни один друг меня не предал» Мы заранее обговариваем, что не будем обсуждать предстоящие судебные разбирательства, затрагивать политику и личную жизнь. О планах на будущее и прочем - вскользь: - В бизнесе я в свое время преуспел, сейчас мне это неинтересно. Буду заниматься политикой. Мы держали с Сарданой в секрете, что зарегистрировались официально, но все уже все знают. Больше всего я опасался за здоровье Игоря Чикачева. Его выдернули из больницы, когда он только вышел из реанимации. Больного, после инфаркта, его несколько дней продержали в карцере. Катю, его жену, вызывали на ковер, предложив сделку: ей были обещаны дивиденды за то, чтобы она уговорила мужа дать показания против меня. Катя предпочла уйти с работы. Слава Богу, Игорь чувствует себя и выглядит хорошо, даже, кажется, слегка пополнел. Оказалось, что я хорошо разбираюсь в людях. Перерыли, казалось бы, все и вся, даже бывшего телохранителя нашли на Украине, но никто, кто знал меня, не сказал обо мне плохого, и ни один мой друг не дал показаний против меня. Никто не отвернулся, никуда не переметнулся. Все это время я и моя семья чувствовали поддержку. Там, за «колючкой», я провел 374 дня. Один год и 14 дней. «Мое дело – заказное»
- Само заключение и все, что этому предшествовало, наверное, можно назвать экстремальными обстоятельствами. Что помогло вам выстоять, не сломаться? - Я прошел все горнила государственной машины: следствие, оперативное сопровождение, судебные разбирательства, побывал в лапах УФСИНа – в СИЗО, колонии, карцере. Случиться могло всякое. Моей большой задачей было выйти оттуда живым. Открыто не угрожали, но, допустим, вспоминали Каменева (Иван Каменев, осужденный в 2003 году за двойное, по не подтвержденным данным, заказное убийство, через год был убит в камере – прим. авт.) Я знал, что мое уголовное дело – заказное. Стыдиться и раскаиваться было не в чем, и потому мне было относительно легко.92 дня меня незаконно продержали в одиночной камере, 45 дней – в карцере. Часто откровенно провоцировали, пытались унизить и оскорбить, им было необходимо выставить меня агрессивным и неуправляемым. Ждали, к примеру, что не выдержу и ударю сотрудника. Не дождались. С нервами у меня всегда было в порядке. Несмотря на то, что я был заключенным, в какой-то степени я был гораздо свободнее их, людей подневольных, маленьких винтиков большой системы. - Сложно представить, что испытывает человек, оказавшийся в ограниченном пространстве и лишенный целого ряда личных свобод. Наверное, первое, что тревожило бы лично меня, это невозможность выбирать себе окружение… - У нас на слова «тюрьма», «зона» срабатывает веками сложившийся стереотип, выдающий ассоциативный ряд: мрачный уголовный мир, деление по цветам - на черных, красных и голубых, беспредел со стороны блатных и сотрудников. Словом, для обывателя тюрьма – это всегда что-то страшное. На самом деле там тоже жизнь, со всеми ее проявлениями. Вначале было чувство ирреальности происходящего, постепенно пришло понимание, что мир по ту сторону колючей проволоки – отражение нашего, со своими законами, которые, надо сказать, в отличие от «свободных» законов, все работают, и как бы это ни прозвучало, в них есть справедливое начало. Зона - это и огромная коммуникативная система, от которой ничто не может спрятаться. Информацию практически о любом человеке, будь он публичен или простой зек, можно почерпнуть у своих сокамерников. И она, кстати, будет куда более достоверной, чем выловленная в Интернете. Все на виду. Замкнутое пространство, как лакмусовая бумажка, высветит не только все пороки, но и достоинства. У меня есть хороший знакомый, которому довелось испытать на себе «прелести» американской тюрьмы. Там зоны по принципу наших СИЗО, камерного типа, где из камеры просто так не выйдешь в гости в другую и по зоне не прогуляешься. Условия содержания вполне на уровне, но, по его рассказам, в обитателях камер осталось мало человеческого. Там содержатся те, кого действительно необходимо изолировать от общества. У нас же процентов 80 из всех арестантов вполне нормальные адекватные люди. Не отморозки, не серийные маньяки, не отъявленные преступники, в ком не осталось ничего святого. Это наши вчерашние соседи, чьи-то мужья, братья, сыновья. - …которые украли, убили, избили, изнасиловали… - Многие действительно совершили преступления. И я никого не пытаюсь оправдать. Но если в американской системе отмечают 5% судебных ошибок, то кто вел у нас подобную статистику, кто отслеживал ошибки нашего следствия, нашей судебной системы? Может ли практически любой гражданин нашей страны быть стопроцентно уверенным в том, что никогда не оденет арестантскую робу? Ведь недаром именно в России родилась поговорка: не зарекайся от тюрьмы и от сумы. Приговор должен быть справедливым возмездием, неотвратимым наказанием за содеянное. Но всегда ли у нас наказание адекватно преступлению? Наше следствие действует по Жеглову из известного фильма: вор должен сидеть в тюрьме. При этом оно считает возможным устраивать провокации, подлоги, физическое и психологическое давление и не учитывает, циничный ли это преступник, или просто неразумный вчерашний мальчишка. Любая сфера деятельности должна стремиться к совершенствованию. Мы, живя по Жеглову, гражданское правовое общество не построим. Но где наши Шараповы? Есть они вообще в природе? Приходит на зону обычный парень, который привык хотя бы к нехитрой хозяйственной работе: косить сено, ходить за скотом, рубить дрова, колоть лед. В колонии, где слово «исправительное» осталось только в названии, он заканчивает «свои университеты»: озлобляется, чаще всего хватает туберкулез, привыкает бить баклуши, приучается к наркотикам. А потом мы удивляемся рецидиву, что каждый второй возвращается обратно. Мы, общество, сами толкаем их в пропасть. Мне кажется, что судья, вынесший неправосудный приговор, в несколько раз более виновен, чем тот же мальчишка, укравший сотовый телефон. Казалось бы, за любым незаконным деянием должно следовать наказание, оно должно быть неотвратимым. Но где механизм наказания судьи? Сегодня наказанием судьи может быть только общественное порицание… «Администрации тюрьмы проще управлять зомби» - То, что человек, пришедший из мест не столь отдаленных практически всегда болен туберкулезом, это ни для кого не секрет. Но неужели наркотики в зоне это такое же нередкое явление? - Когда впервые попал в колонию Верхнего Бестяха, я был ошарашен: кто-то катался по полу, кто-то лаял по-собачьи, словом, ни дать ни взять – дурдом. Оказалось, молодежь дорвалась до спайса. С проникновением в зону водки администрация жестоко борется, поскольку спокойно наш человек пить не умеет, сразу начинается «чемпионат мира» по «боксу» и «вольной борьбе». Со спайсом же человек тих, умиротворен, ни на что не претендует и ни на что не жалуется. Он просто «улетает в космос». Администрации проще и спокойней управлять зомби. Если раньше самой распространенной «народной» статьей УК считалась 158 – воровство, то сейчас, очевидно, впору народной считать 223 – за наркоту. Еще в 2005 году я в качестве народного депутата обращал внимание Ил Тумэн, что кривая по заболеванию туберкулезом резко скакнула вверх. Сейчас мы стоим на пороге детской эпидемии по туберкулезу. Рвется там, где тонко: болезнь в первую очередь бьет по тем, кто слабее, нашим детям. Из всех колоний на «пятерку» - противотуберкулезную зону - осужденных возят пачками. Распространению туберкулеза на зоне способствуют несколько факторов, куда можно включить и условия содержания, когда «тубики» сидят в одной камере со здоровыми, и отсутствие профилактических мер. Основной контингент зоны – люди с ослабленным здоровьем, часто истощенные. Лечение начинается только уже с существующим очагом болезни, тогда как профилактика могла бы значительно уменьшить распространение этой социальной болезни. Нет, заразиться я особо не боялся, мой организм имеет хорошую иммунную систему и сопротивляемость. В колонии днем, когда в камере стоял сплошной смог от табачного дыма, я чаще всего спал. Ночью гулял, дышал свежим воздухом. Иногда захаживал в так называемый спортзал – небольшое помещение, где есть груша и штанга. Я не испытывал недостатка в общении: люди, с которыми хотелось бы общаться независимо от места и обстоятельств, есть и там. Познакомился, к примеру, с Валентином Урусовым, человеком твердых принципов и стойкой убежденности.
«Во мне нет жажды мести…» - Многие, едва выйдя из стен ИК, стараются быстрее забыть о том, что там было, как страшный сон. Вы же, насколько я поняла, собираетесь перевернуть всю систему исполнения наказаний? - Я не собираюсь изобретать велосипед. Из аббревиатуры ИТК некогда выпала буква «Т» - трудовая. Если раньше, когда осужденные трудились, они выходили на волю вполне себе обеспеченными людьми и имели возможность купить себе машину или жилье, то сейчас по официальной статистике из 800 тысяч осужденных в России имеют возможность трудиться только 250 тысяч. При этом они получают копейки, что все равно не позволяет им нормально социализироваться на воле. Если уж оправдывать слово «исправительная» в названии колонии, то исправлять возможно только по Макаренко – трудом. К тому же это просто нерационально – не использовать труд огромной массы мужиков. Для того чтобы, как вы выразились, «перевернуть систему исполнения наказаний», я хочу привлечь для поддержки общественные организации, бюджет республики и инвесторов. Труд в колонии не противоречит законодательным нормам, он не запрещен, и мы не можем лишить наших соотечественников права на него. Я возглавляю общественную организацию «Ситим», и у нас есть задумки построить в колонии нормальный спортзал, оснащенный современными тренажерами, человеческую баню. Постараемся исправить ситуацию с водой в колонии, которая на самом деле не может считаться питьевой. Когда начальник колонии Тарасов провожал меня, он перекрестился: «Ну, Афанасий, молю Бога, чтобы ты к нам больше не возвращался!» Наверное, я испугал его, сказав, что обязательно вернусь. Только уже в другом качестве. Нельзя отвергать и отворачиваться от огромного пласта народа, наших граждан. От нас зависит многое: выйдут ли они из зоны больными, озлобленными на весь мир, отвыкшими от труда или смогут адаптироваться и стать нормальными членами нашего общества. Я далеко не святой, в моей жизни были ошибки, но я не совершал позорных поступков.Не бывает отрицательного опыта, есть только положительный. У меня в сердце нет ненависти или жажды мести, я благодарен судьбе за все, за этот сложный для меня год, что лишний раз дал мне понять, что я - счастливый человек.
Виктория ГАБЫШЕВА, фото Спиридона СЛЕПЦОВА.
P.S.: 24 января 2013 года судья Якутского городского суда Валентина Хорулинская начала разбирательство уголовного дела в отношении топ-менеджеров нефтегазовых предприятий Якутии Максимова, Пахомова, Чикачёва и Рожина. По версии следствия, эта организованная преступная группа присвоила около 500 млн рублей, принадлежащих компании «Саханефтегаз». Уголовное дело рассматривается в Якутском городском суде повторно, поскольку прежний приговор, вынесенный судьей Степаном Поповым и утверждённый Верховным судом Якутии, впоследствии не устоял в Верховном суде России ввиду множества процессуальных ошибок.
Вот не хороший человек, а! Вышел, хотя бы нам, людям, которые ходили ставили свои подписи за его поддержку и освобождения, даже спасибо не сказал!!!! В первую очередь он должен был сказать про это, а потом про своих друзей, якобы не предали. Редиска!!! Вот люди, а!!!
