“Фургал — лишь повод, вот что следует понять Москве”

История т.н. освоения Сибири и Дальнего Востока числится с 16 века. Поярков, Дежнев, Хабаров, множество диких казачьих ватажек, идущих вглубь неизведанных земель за волей или в поисках богатства. Сейчас эти имена первопроходцев, обратите внимание на слово «первопроходцев», представлены на картах в изобилии. При этом становились ли эти земли фактически достоянием Российского государства?

Нет. Острожки и крепостцы, построенные «вольными людьми» населенными пунктами в общепринятом смысле не были, скорее, опорными пунктами для отдыха и пополнения припасов. Для сравнения: в России поселение получало название и считалось административной точкой на карте, когда в нем строилась церковь, где велись приходские книги, по которым можно и сейчас проследить динамику населения. Продвижение первопроходцев на Восток ограничилось Забайкальем.

Степи, раздолье для скотоводства и очень ограниченно — земледелия. Ресурсов, ни людских, ни материальных не было. Да и зачем поднимать необъятную целину, если испокон веку рядом Китай? Китайцы, почитая родиной единственно Поднебесную, беспрепятственно ходили по Амуру торговать. Т.е. за тем же, что и инициативные и смелые русские — за мехами и золотом. А продать готовы были всегда и что угодно — муку, ткани, утварь.

В Москве, со времен Ивана Грозного считая земли за Уралом русскими, существенно продвинув русскую цивилизацию на Восток в Петровские и в большей степени времена Екатерины второй, знали о них очень мало. Русские мореплаватели, обогнув восточные окраины материка обозначили пределы Российской империи, но от Охотского и Японского морей до Забайкалья земля только номинально принадлежала России. И так продолжалось до середины 19 века. Совсем недавно, не так ли?

Только Крымская война 1853-1856 гг поставила вопрос защиты восточных рубежей империи в повестку дня. Осада англичанами Петропавловска, которые к тому времени уже имели серьезное влияние в Китае на уровне государственного управления и совсем не желавшие иметь Россию в качестве соседа, показала уязвимость России с востока.

И возникла, как сейчас сказали бы госпрограмма освоения восточных земель, которая первой своей целью имела увеличение населения, христианизацию и установление устойчивого государственного управления. Другими словами, чтобы защищать рубежи государства, должны быть люди, которые будут считать эту землю Родиной. В те исторические времена многократно ошельмованный государь-батюшка понял, что главный ресурс — люди. А не меха, золото, лес и прочие несметные богатства Дальнего Востока.

И кликнули «охотников» из Центральных и Западных российских губерний, завлекая освобождением от крепостной зависимости, богатством новых земель и государственной поддержкой переселенцев. И пошли по Амуру первые сплавы. И стали появляться по нему Вятские, Орловские, Пермские, Тамбовские села. А потом — военные посты и почтовые станции. И храмы, как без них.

Только поток «охотников» — переселенцев узким оказался. Два почти года в пути, в лишениях и болезнях плохо работали на популяризацию госпрограммы заселения Приамурья. После равнинных плодородных земель Верхнего и Среднего Амура ниже пошли таежные, глухие, заболоченные места.

И тогда, как в старинной песне поется, послали невольников. В эту категорию новоиспеченных дальневосточников вошли в первую очередь кто? — правильно, каторжане. Обоего пола. Их и женил собственноручно генерал-губернатор Восточной Сибири граф Н. Муравьев, пожалованный за организацию и проведение переселенческих сплавов Амурским.

Были еще отставные солдаты, выслужившие свои 25 лет и потерявшие за это время все связи с малой родиной, и так называемые «крестьянские дети» — тоже солдаты, штрафники, списанные со службы за провинности и обязуемые жить на Амуре. Их, чтобы могли прокормиться, прикрепляли к семьям переселенцев-крестьян, оттого и «дети». Не было на Амуре других русских. Не откуда было взяться.

Не забудем про тонкую пленку чиновников с семьями и без, военных, купцов и промышленников, среди которых, правда, подавляющее большинство было местных, в т.ч. и крещеных китайцев. И аборигенов, конечно, гольдов, ненцев, орочей, ульчей.

«До Бога высоко, до царя далеко.» Ничтожных сто пятьдесят каких-то лет назад. «Рассея» была где-то там. Многие переселенцы, хлебнув лиха, мечтали вернуться в «Рассею». Однако перспектива вернуть в казну всю сумму господдержки, держала прочнее любой цепи. Другим и возвращаться было некуда. Обживались, рожали детей, хоронили стариков — пускали корни в дальневосточную землю.

Бытие определяет сознание. Верно. Характер формируется в условиях среды обитания. На бытовом человеческом уровне. Есть и другой, но о нем позже. А пока первый вывод, который важен для понимания происходящего сейчас: ментальность дальневосточника иная, чем у жителя западных регионов. Она основана на удалении от центра, на суровости условий для жизни, даже на близости больших восточных народов — китайцев, японцев, корейцев — она тоже основана.

На коллективизме, когда «в одиночку не выжить». И — бросьте камень! — на крови предков, знавших не понаслышке и тюрьму и суму. Едва ли не в каждой семье найдутся представители с одной или с другой стороны, кто сталкивался с пенитенциарной системой непосредственно. Бытует шутка: нас не сошлют, потому что дальше некуда.

Я бы из общего числа граждан России, живущих на Дальнем Востоке, выделил очень условно три группы. 1.Коренные дальневосточники три-пять поколений живущие на этой земле и не собирающиеся никуда уезжать. Кто еще застал СССР и может сравнивать условия жизни тогда и сейчас на собственном опыте. Среди 40+ таких большинство. 2. Коренные, родившиеся на рубеже 80-90, молодые, амбициозные, деятельные. Те, кому сейчас от 30 до 40. Цвет нации.

Но цвет обожженный временами развала одной страны, унижения другой, трудным процессом возрождения, уже подточенный червем нестабильности и неуверенности в завтрашнем дне. Они составляют большую часть уезжающих отсюда или не исключающих для себя такую возможность. 3. Приезжие. Их немного. Причины разные — от служебной необходимости до экономической и политической (с Украины) миграции. Временные дальневосточники.

Но всех объединяет недовольство центральной властью. Именно в противопоставлении «мы и Москва». Это отношение сформировалось во времена развала Союза, когда дальневосточные регионы оказались брошеными на произвол судьбы; последовавшего дележа власти в центре, который ничего не делал для поддержки экономики ДВ, просто развалив «экономически непривлекательные» отрасли — судо и машиностроение, оборонку, металлургию. И самое страшное — сельское хозяйство. В то самое время регионы с совокупно самой протяженной линией Государственной границы в сущности оказались незащищенными.

В последние годы это недовольство только обострялось. После непродолжительного, лет в 10, периода надежд, что на Дальний Восток, наконец, обратили внимание. Программы так и остались программами, в ключевых, оставшихся на плаву, отраслях — лес, рыба, добыча драгметаллов, нефтепереработка влияние Москвы возросло многократно, краевое управление свелось к выполнению политических указаний из центра и набиванию собственных карманов. На этом фоне губернатором стал Фургал.

Здесь я вернусь к образу мыслей дальневосточного человека. Помните, кто составлял большую часть русских поселенцев? Люди из одних суровых условий жизни брошеные в другие, зачастую более жесткие, потому что каторжан хоть плохо, но кормили. А на новом месте — как потопаешь, так и полопаешь.

И бежали с поселений, бывало, ватажили по дорогам, и даже в каторгу обратно просились, были случаи. Но кто укоренялся, нрав имели независимый и на власть всегда смотрели с недоверием изподлобья. Но! И это наш феномен: народ власть не любил, но уважал. Сильную власть. С прямыми и понятными законами. Без политического блядства и вихляния.

Русский в принципе государственник. Демократию в форме вселенского бардака не принимал никогда. На Амуре в переселенческих селах да деревнях и полицейские исправники-то бывали наездами. Зато что такое пуля за, к примеру, украденную из чужой ловушки в тайге добычу знали все.

Самоуправление существовало еще до законов о земстве и тем паче Советов разных депутатов. Вот два конца одной палки — сильная верховная власть и общественное самоуправление внизу. А то, что соединяет, это — «мы, обчество, тебе доверяем власть, а ты управляй сильной рукой, но по справедливости. И обчество не обижай.»

Всего 60 лет (на протяжении жизни одного человека!) спустя после первых переселенческих сплавов не стало царя. Не стало страны. Однако на Дальнем Востоке жизнь шла своим порядком. Все это было не про нас и не для нас. С 1914 года выборных органов, представителей каких-то партий стало больше. Митингов и собраний. Профсоюзные организации появились. НО КРОВИ НЕ БЫЛО.

Война заботила людей, но и она была далеко. Даже октябрь 17-го не отмечается актами насилия. Пока дальневосточнику в карман слишком уж нагло не залезешь, пока есть, что надеть и на стол поставить, ему любая власть до фени. Повторю: потому что не любит он ее и сторонится. Да и глотку драть времени нет, робить надо, погода у нас капризная.

До июля 1918, на дух друг друга не перенося, уживались и старые органы власти, и новые Советы. И большевики в большинстве отнюдь не были. Бардак, конечно. Но пролитой крови не было.

Большевики с их простыми, популистскими, рублеными лозунгами оказались ближе других городскому рабочему люду. Крестьянство и казачество в лучшую жизнь верить долго не хотело. Прямые потомки первых поселенцев, они имели землю от государства, хозяйство, поддержку на случай неурожая. Безземельных крестьян не было, что такое межевые войны здесь не знали.

Крепкие, многочисленные семьи и хозяйства имели крепкие и гарантированные госзакупки сельхозпродукции и американскую сельхозтехнику в лизинг. Недовольство властью возникло, когда новая власть не смогла сразу обеспечить крестьянам реализацию их продуктов, в денежной системе царила неразбериха, потом, чувствуя неустойчивость новой власти, американские фирмы прекратили поставку шпагата для сноповязалок.

Мелочь, скажете, однако хлеб убирать с больших площадей при нехватке наемных рабочих рук без техники сложно. Не имея надежного государственного сбыта и в условиях галопирующих цен, крупные сельхозпроизводители стали придерживать товар. В городах возникли проблемы с продовольствием. Новое правительство, зная, что еще до революции в Китае закуплена мука, пробовало вытребовать ее у китайцев.

Но те отдавать купленный товар не спешили, мотивируя это тем, что договоры заключались с прежними властями. В городах, а было их, крупных три на весь гигантский регион — Благовещенск, Хабаровск, Владивосток, Никольск-Уссурийск еще — важный транспортный узел, активно работали бывшие представители земства, работу железной дороги, телеграфа, типографии саботировали «старорежимные» служащие.

Было раскрыто несколько офицерских заговоров, во Владивостоке открыто наращивали военное присутствие американцы и японцы. Но пролитой крови до лета 1918 года НЕ БЫЛО. Можно считать это признаком слабости новой власти. Замечу, что отсутствие распоряжений из центра болезненно сказывалось только для нее, на противоборствующей стороне вождей на расстоянии вытянутой руки хватало.

Война — и не гражданская, а интервенционистская! — началась на Дальнем Востоке с вооруженного выступления чехословацкого корпуса — военнопленных, с оружием! — растянутого по всему Транссибу. Одновременно японцы захватили Владивосток, вскоре американцы вошли в Никольск-Уссурийск. Я уверен, не будь иностранной интервенции, и Гражданской войны бы не было. Русский народ многое готов простить власти.

Как показывают последние хабаровские события, даже заказные убийства. Но слабость и продажность иностранцам он простить не может. Большевики оказались большими патриотами России, чем те, кто с помощью иностранных штыков надеялся их победить. «Партизанские отряды», которые «занимали города» воевали за свою землю, на своей земле и даже не за эфемерное социалистическое будущее. А за настоящее.

Не за какой-то «новый мир», а за созданный их и их родителей руками свой, крепкий, самоуправляемый и самодостаточный мир. Потому и восстали в 25-26 гг, что этот новый мир стал активно подавлять и переворачивать старый привычный уклад.

О советском периоде все известно. И оценить его однозначно «плохо» или «хорошо» нельзя. Утвердившаяся жесткая партийно-советская вертикаль с местным населением не церемонилась. Прирост численности обеспечивался и за счет «комсомольских наборов» на строительство перспективных предприятий и за счет заключенных, силами которых, во многом осваивались севера.

Еще до Сталина указом Предсовнаркома Владимира Ильича заключенных именно с целью освоения необжитых территорий и добычи полезных ископаемых было предписано везти на север. В т.ч. и Дальнего Востока. И снова вернусь к тезису, что русский народ — народ государственник. Сильной власти прощает многое, слабую сбрасывает. Не из страха. Но чтобы государство становилось крепче. И оно стало.

А Дальний Восток стал по-настоящему частью Российской империи с названием СССР. Можно что угодно говорить об идеологической накачке, о железном занавесе, о, по сути, военном построении всей советской промышленности. Но я отдаю должное и беру смелость утверждать, что тогда Дальний Восток развивался правильно. И руководители Союза рассуждали логично и просто: регион отдаленный, стране нужны его природные богатства.

Значит, все необходимое для их добычи и переработки должно быть здесь, чтобы не везти втридорога через всю страну. И было. От добычи руды до конечного продукта — комбайна, сейнера, энергетического оборудования. От бревна — до мебели. И сельское хозяйство, и, соответственно, продукты, — все было свое. И даже легкая промышленность была здесь.

И никому в голову не приходило сказать, что регион дотационный, что он центру что-то должен. Людей надо было привлечь и удержать — и платили. Районные и северные коэффициенты. И жилье, и электричество не стоило в разы дороже, чем в центральных регионах. И отпуск на юге не был чем-то особенным.

Это не гимн СССР и Советской власти. Это об уважении и справедливости. На Дальнем Востоке было жить гордо и достойно. Поэтому и прокатили у нас на выборах «Единую Россию». Поэтому и выбрали кого угодно, только не ее представителя, то есть Фургала. За уважение и справедливость и выходят люди и кричат: «Фургал наш выбор!»

Фургал — лишь повод, вот что следует понять Москве. А Дальний Восток — не дойная корова. Образ мыслей, ментальность людей, живущих здесь и связывающих свою жизнь с этим краем, пора учесть и голос их услышать.

Юрий Нестеренко.