Main » 2011»Атырдьах ыйа»31 » .. полит система будет сопротив-ся трансформации. тектонические межпоколенческие переходы в общ. к 2017 году создадут критическую массу н
.. полит система будет сопротив-ся трансформации. тектонические межпоколенческие переходы в общ. к 2017 году создадут критическую массу н
Михаил Дмитриев: «Перемены неизбежны и исторически неотвратимы» Президент фонда «Центр стратегических разработок» — о настроениях и предпочтениях среднего класса и о том, скоро ли революция
Справка «Новой»
Михаил ДМИTРИЕВ (р. 1961) — окончил Ленинградский финансово-экономический институт им. Вознесенского, доктор экономических наук, в 1980-е годы входил в неформальные группы молодых экономистов, лидером которых был Анатолий Чубайс; в начале 1990-х был народным депутатом РФ, затем работал в Институте экономического анализа, Московском центре Карнеги; занимал посты первого замминистра труда и первого замминистра экономического развития и торговли, с 2005 года — президент фонда «Центр стратегических разработок». Окна переговорной Центра стратегических разработок (ЦСР), в которой более десяти лет назад с журналистами общались эксперты, готовившие для молодого президента Путина «программу Грефа», смотрят на Дом на набережной. В чем можно усмотреть своего рода символ: когда-то люди, населявшие эту серую громаду, тоже хотели преобразовать общество… На стенах комнаты — полотна Игоря Снегура, знаменитого художника-нонконформиста эпохи застоя. С нее-то и начался наш разговор с президентом ЦСР, в недавнем докладе которого, взорвавшем экспертное сообщество, безжалостно диагностирован политический кризис и жестко прогнозируется неизбежность перемен.
— Михаил Эгонович, в своих исследованиях вы утверждаете, что недовольство властью — доминирующее настроение уже не только нонконформистов, но и гораздо более широких слоев населения. Но как тогда объяснить то обстоятельство, что социология не фиксирует роста протестных настроений, а уровень поддержки «Единой России» остается довольно высоким?
— Дело в том, что мы ведем речь о гораздо более долгосрочной тенденции, нежели перспектива ближайших выборов. Сегодняшние социальные подвижки можно сравнивать с изменениями, происходившими в 1970-е—начале 1980-х годов в Советском Союзе. Это было время, когда максимально активного и наиболее продуктивного с точки зрения профессиональной и личной реализации возраста — между 30 и 40 годами — достигло наиболее многочисленное в тогдашнем СССР поколение беби-бумеров, тех, кто родился сразу после войны. На это наложился процесс, который, казалось бы, в брежневской системе был почти незаметным, но на самом деле носил революционный характер — формирование в Советском Союзе общества потребления.
Помните фильм Германа-младшего «Бумажный солдат» о запуске первого космического корабля? Там очень точно пойман этот момент. Если в начале картины, накануне полета Гагарина в космос, ее персонажи ждут больших прорывов и событий в жизни человечества, то в конце, лет десять спустя, они на пикнике на дачном участке ведут разговоры о том, сколько будет стоить новый телевизор «Таурас» и автомобиль «Москвич», купленный с рук. Герман-младший интерпретирует это как кризис несостоявшегося поколения, но именно эти изменения стали необходимым предвестником революции конца 1980-х.
В те годы мы вошли в раннюю стадию общества благосостояния с вполне сложившимся средним классом (в советском его понимании), который если не в качественном плане, то по некоторым количественным показателям (включая уровень образования, наличие квартир, дач, предметов длительного пользования и многое другое) заметно сократил разрыв со средним классом Западной Европы. Брежневское время было предреволюционным еще и в том плане, что появились первые признаки частного владения недвижимым имуществом. Началась раздача участков под дачное строительство. Квартиры же невозможно было отобрать даже у политических диссидентов. А это тоже было базой для формирования среднего класса.
— Кстати, все эти процессы описаны как раз в 1970-х в «московских повестях» Юрия Трифонова…
— Да, и весь классический советский кинематограф того времени — о быте и ожиданиях среднего класса.
Помимо того, что это было общество с совершенно иными ожиданиями, чем могла обеспечить советская система, в то время были заблокированы все социальные лифты. Инженер мог сидеть на одной и той же должности с той же самой зарплатой до 50 лет, полагаясь на материальную помощь своих родителей-пенсионеров. Что случилось потом, мы знаем очень хорошо: поколение советских беби-бумеров, с его нереализованными надеждами, собственно, и смело советскую систему.
Так вот, если мы посмотрим на сегодняшнюю российскую демографию, развитие экономики и общественной жизни, то в некотором смысле увидим похожие тенденции. В течение ближайшего десятилетия в наиболее активный возраст войдут дети беби-бумеров, в основном 1980-х годов рождения, тоже наиболее многочисленное поколение трудоспособного взрослого населения страны. И это поколение уже сейчас сталкивается с тем, что путинская система существенно ограничила работу вертикальных социальных лифтов — старшее поколение заткнуло все «шахты», демонстрируя нежелание уступать свои места.
Ценностный же разрыв между ними только нарастает. Этому «поколению перестройки», родившемуся в 1980-е, уже не надо доказывать преимущества западного образа жизни и рыночной экономики: они, собственно, ничего другого в жизни и не видели. Это поколение консьюмеризма, которое во многом будет жить по стандартам западного среднего класса. 2010-е годы станут свидетелями еще более быстрого роста уровня жизни этих людей.
Этому поколению повезло: оно достигнет пика своей активности в годы падения численности трудоспособного населения страны. Даже при медленном росте экономики спрос на рабочую силу будет таков, что доля труда в добавленной стоимости будет расти быстрее доли капитала. Наибольшие выгоды от этого получит наиболее активное, подготовленное к рынку и образованное поколение 1980-х, выходящее на пик своей профессиональной продуктивности. Это будет очень обеспеченное поколение, с ценностями, не похожими на ценности их отцов, и оно же, в силу плохой работы вертикальных лифтов, будет ощущать недостаточную востребованность. Это поколение столкнется с неоправданными ограничениями не только политической, но и экономической свободы, что будет препятствовать созданию и успешному росту собственных бизнесов. Велика вероятность того, что это поколение захочет переустроить российскую жизнь в соответствии со своими собственными представлениями. И такому давлению массовых ожиданий власть вряд ли что-то сможет противопоставить. Поэто му перемены неизбежны и исторически необратимы, и нынешние выборы мало что меняют в долгосрочном раскладе.
Что же касается протестных настроений, то сегодняшнее их состояние мало говорит о том, какими они будут к концу десятилетия. Пока что наше «поколение перестройки» дерется на Манежной, как и европейское поколение беби-бумеров, которое сначала устроило 1968 год в Париже, а потом построило более гуманистически ориентированный капитализм в соответствии со своими ожиданиями. Так вот и они в течение 2010-х годов станут гораздо более зрелыми и сформируют внятную повестку развития страны.
Европейское поколение
— Но не получается ли так, что именно в силу принадлежности большой части этого поколения к среднему классу и в силу высоких доходов в этой среде и будет больше всего конформистов, довольных жизнью и властью? Что, через десять лет их взгляды эволюционируют и изменится отношение к жизни?
— Есть знаменитое социологическое исследование, проведенное в начале прошлого десятилетия Р. Инглхартом и К. Вельцелем (Рональд Инглхарт — профессор Мичиганского университета, президент Всемирного обследования ценностей (World Values Survey); Кристиан Вельцель — профессор университета Якобс в Бремене, вице-президент World Values Survey. — А. К.), с использованием нескольких раундов Всемирного обследования ценностей. Молодые поколения обществ, находящихся в процессе вхождения в клуб развитых стран, предъявляют растущий спрос на ценности самореализации, которые неразрывно связаны с развитием демократии и политической свободы.
Надо учитывать и еще одно обстоятельство: современная российская политическая система не интегрируема с европейской. А для этого поколения вопрос интеграции с Европой является одним из ключевых. Европейские ожидания тоже будут оказывать давление на политическую систему. Выльется ли это в протесты, революцию или плавную адаптацию режима — уже другой вопрос…
— …или выльется в эмиграцию…
— Но страны Евросоюза дают нам примеры того, что даже массовая эмиграция не препятствует трансформации обществ в более открытые, свободные и демократические. Согласно данным Всемирного банка, ускорение миграций в Европе происходило по мере того, как страны европейской периферии достигали дохода в 30% от среднеевропейского. Наши доходы сейчас — примерно на уровне 50%. И через 10—15 лет мы можем ожидать ускорения эмиграции. Но, если мы возьмем примеры европейских стран, ускорение эмиграции не препятствует успешному развитию. Например, Ирландия после массовой волны эмиграции испытала самые высокие темпы экономического роста и в конечном счете перегнала Англию по ВВП на душу населения.
Созидательное разрушение
— Когда вы в своих работах описываете тот самый средний класс — двигатель перемен, вы отмечаете, что ему свойствен умеренный национализм? Что это означает: новый патриотизм или сдержанную ксенофобию?
— Это умеренная и в некотором смысле рациональная ксенофобия, обращенная в сторону недостаточно модернизированных сообществ Северного Кавказа. Поводом для опасений на национально-этнической почве являются объективные угрозы, связанные с рисками социального насилия. А их причина — запаздывающая модернизация Северного Кавказа. По мере того, как социальная модернизация на Кавказе приведет к снижению подобных угроз, ксенофобия российского среднего класса пойдет на убыль. Причем именно потому, что она имеет в своей основе весьма рациональную природу. Это — не этнический или религиозный фундаментализм, характерный для традиционного общества.
— На фоне повышающихся запросов среднего класса в России разваливаются институты, ну, например, полиция и армия. Чем это может обернуться?
— Деградация институтов парадоксальным образом может облегчить их трансформацию. Чем менее дееспособными будут институты, тем большим будет давление в пользу их изменений.
— Не в виде революции?
— Может быть, и в виде революции. Это может быть похоже на то, как проходила модернизация в Южной Корее и Тайване — там были и эпизоды насилия, и периоды плавного развития. Там тоже меняло политическую систему новое поколение с новыми ожиданиями.
— То есть это пример политического «созидательного разрушения»?
— Да. Но не исключена и плавная адаптация институтов к новым условиям и их постепенная трансформация, повышение их открытости, эффективности, подотчетности обществу. Примерами более плавных сценариев могут служить Мексика, Бразилия и некоторые другие страны Латинской Америки. Главное, что изменения необратимы.
— Но мы уже проходили такой цикл 20 лет назад и опять вернулись к тому же. Нет ли опасности повторения истории, когда новая волна модернизации режима сменится откатом?
— Россия не смогла избежать событий 1990-х и нулевых годов, когда страна вошла в эпоху демонтажа социально-политических завоеваний поздней перестройки и ограничения политических, экономических и социальных свобод. Почему это произошло? В 1990-е мы испытали социально-экономический кризис такой глубины и протяженности, что он почти полностью размыл социальную базу перестройки и реформ. Тот самый средний класс 1980-х годов, который очень оптимистично смотрел на ценности демократии и рыночной экономики, в 1990-е обнищал, деградировал и перестал быть средним классом как таковым. В советское время значительная его часть была рекрутирована из бюджетной сферы и обрабатывающей промышленности, а именно эти сферы пострадали больше всего. На пике кризиса уровень их потребления снизился как минимум на треть, а человеческий капитал во многом амортизировался и оказался невостребованным. Иными словами, средний класс, который породил революцию конца 1980-х годов, был уничтожен последующим экономическим кризисом. Отсюда и такой низкий спрос на рынок и демократию в конце 1990-х годов. Этот средний класс в таких же массовых масштабах мы обретем заново только к концу текущего десятилетия. И поэтому сегодня возникает ощущение повторения пройденного.
Навстречу юбилею Великой Октябрьской
— Следующий кризис может разрушить благосостояние нового среднего класса?
— Могу привести пример апокалиптического сценария. Компания Shell излагает версию, согласно которой наряду со сланцевым газом в США в ближайшие годы произойдет серьезное удешевление технологии добычи сланцевой нефти. Может получиться так, что у США в следующем десятилетии вообще отпадет необходимость в импорте нефти. Это может означать падение цены нефти на мировых рынках до 40 долларов за баррель и невозможность экспорта российской нефти и даже ее добычи для внутреннего потребления: добыча российской нефти в современных объемах окупаема при цене не ниже 80 долларов за баррель из-за дороговизны освоения отдаленных северных месторождений. Это сценарий катастрофы, это еще одна эпоха 1990-х, которая потребует глубочайшей структурной перестройки экономики, ухода от энергоориентированной экономической системы к системе, которая опирается на экспорт несырьевых товаров и услуг. Но насколько же это будет непросто в современном мире с нашим стареющим населением и с завышенными заработными платами…
— Мы в «Новой газете» много пишем о противостоянии «партии интернета» и «партии телевизора». Считается, что интернет меняет общественную среду, но не преувеличиваем ли мы его влияние, учитывая тотальность телевидения?
— При нынешних темпах проникновения интернета, а он сейчас уже охватил почти 50% населения страны, а через 5—7 лет охватит и все 70%, человек черпает большую часть информации с сайтов или из блогов. Так произошло с событиями на Манежной: вначале телевизор молчал или передавал фальшивую информацию, но все обо всём узнавали из интернета, и телеканалы были вынуждены начать репортажи с места событий. Конкуренция каналов информационного доступа приведет к тому, что не интернет будет подлаживаться под телевидение, а телевидение вынуждено будет идти на конвергенцию новостного контента с контентом интернета. И эту тенденцию сломать невозможно: Россия сегодня — один из лидеров по темпам роста проникновения интернета. В России это упрощается и широким распространением средств мобильной связи: по количеству абонентов на 100 жителей мы более чем в 1,5 раза превосходим США и Францию. Гнать лажу с телеэкрана, когда любой телезритель может мгновенно получить правдивую информацию из интернета, — немыслимо. И в этом плане устаревшие механизмы манипулирования общественным сознанием тоже обречены на глубокую трансформацию.
— Доживет ли путинская система до 100-летия Октябрьской революции?
— 2017-й — это канун следующих президентских выборов. Даже если политическая система будет сопротивляться трансформации, а благоприятная экономическая конъюнктура будет этому способствовать, все равно тектонические межпоколенческие переходы в обществе приведут к многочисленным, хотя на первый взгляд и малозаметным подвижкам, которые к 2017 году создадут критическую массу необратимых перемен. Благодаря этому нашу политическую и социальную систему, даже в сценарии плавной и медленной трансформации, будет трудно сравнивать с тем, что мы имеем сейчас.
