Main » 2011 » Сэтинньи » 4 » Русский национализм нынче определяется так: «Празднование Дня народного единства, требование справедливого распределения бюджетных средств м
Русский национализм нынче определяется так: «Празднование Дня народного единства, требование справедливого распределения бюджетных средств м
Праздник, рожденный циниками из Кремля Раздираемая противоречиями страна вряд ли станет единой
4 ноября российский народ отмечает День народного единства. По странному совпадению, на этот же день приходится православный праздник иконы Казанской Божией Матери. Впрочем, и без того многие соотечественники до сих пор так и не понимают, что они празднуют. Об этом свидетельствуют свежий опрос ВЦИОМ. По данным ВЦИОМ, отмечать 4 ноября планируют 34% опрошенных, еще 12% пока не решили, как проведут этот день. Доля тех, кто совсем не представляют названия праздника, снизилась до 43% (в 2009-м таких набралось 51%). Однако точное его название смогли вспомнить всего 8% респондентов. День народного единства 11% россиян именуют Днем единения, 8% считают, что празднуют День независимости России, 4% — День согласия и примирения, 2% — День Конституции, 1% — День октябрьской революции.
77% не в курсе события, в честь которого назван праздник. Верный ответ (освобождение Мининым и Пожарским в 1612 году Москвы от польской интервенции) смогли дать лишь 14%. Тем не менее, власти готовятся встретить День народного единства так же серьезно, как если бы поляки снова планировали оккупировать Кремль. Так, покой москвичей в праздник будут охранять 5 тысяч полицейских. Не смущает сумятица в головах соотечественников и политические партии, которые отметят День народного единства массовыми митингами и шествиями. Самыми масштабными обещают стать акция единороссов в Москве на Поклонной горе, националистический «Русский марш» в Люблинец и альтернативное одноименное мероприятие движения «Наши» на территории ВВЦ.
Что объединяет сегодня россиян, рассуждает политолог Дмитрий Орешкин.
«СП»: – Дмитрий Борисович, американцы гордятся своей страной, и это совершенно не связано с гордостью за свою власть. Они могут быть критично настроены к Картеру, Рейгану или Обаме, но это никоим образом не мешает им вывешивать национальные флаги. Почему у нас не так?
– Мне кажется, у нас попытки вывести объединяющие идеи всегда замкнуты на сиюминутную политическую установку, ориентированы на конкретную группу, которая контролирует власть. У нас население сплачивают вокруг товарища Сталина, или господина Путина, или вокруг вертикали, или ленинского ЦК… Просто любить страну в России не принято. За 100 лет у нас сменилось три государства: монархия, союз социалистических республик, капиталистическая РФ. Страна по сути одна и та же. Но любить надо либо царскую Россию и ненавидеть большевиков, либо любить Сталина и ненавидеть царей, и т.д. Просто любить русскую культуру, русский язык, получается, несерьезно – должна быть еще доля ненависти к другим, чтобы любовь была правильной.
«СП»: – Но что-то объединяющее в обществе должно быть?
– Наверное. Как человек, который занимается историей и географией, не могу назвать ни одного устойчивого государства, в котором не было бы общей системы ценностей. Именно ментальных ценностей. Англия – это все-таки монархия, 90% британцев в качестве ценности считают монархический институт, и уважают королеву, хотя по-разному относятся к правительству, премьерам, и дому Виндзоров.
В России же все время пытаются придумать что-то объединяющее. Характерная черта: в течение последних 20 лет идут разговоры, что надо изобрести национальную идею. Но такое ощущение, что у власти, которая выступает с подобными инициативами, для этого недостаточно легитимности.
Вот при Сталине была национальная идея – общего врага. Кто ее не поддерживал – вернее, власти казалось, что недостаточно поддерживают – отправлялся в лагерь. Про те времена сейчас говорят, что мы были сплоченными и едиными. Не знаю, так ли это…
«СП»: – Для чего власти национальная идея сейчас?
– Чтобы было легче управлять. Поэтому годится не любая идея, а только та, что можно использовать для решения прагматических политических задач. Например, идея «любовь к русской культуре» не интересна: из нее не вытащить политических дивидендов. А идея сплотиться вокруг вертикали, с точки зрения власти, – наоборот, очень рациональная, в политическом смысле, модель. Она позволяет объяснить сиюминутные трудности.
У меня поиски национальной идеи вызывают сомнения. Я власти не очень доверяю, поэтому идеи, которую она хочет выискать, не доверяю тоже.
«СП»: – Какие идеи в России опробовали в качестве объединяющей?
– Было несколько. Например, православная идея – но она не катит сейчас, когда страна заведомо поликультурная. Еще была идея общего врага, идея советской эпохи – но и она размывается. Идея врага подразумевает, что нам надо тратить много денег на оборону, а народ этого не хочет. Идея-лозунг «Обогащайтесь!» тоже не консолидирует общество: обогащаются в одиночку, а не вместе... В целом, стремление найти русскую идею, и невозможность ее найти, – факт знаковый.
«СП»: – О чем он говорит?
– Что идея сверхгосударства, которая доминирует над обществом, себя изжила. Я бы национальную идею сформулировал так: государство для народа, а не народ для государства. Но такая идея резко не нужна власти. Подразумевается, власть в России должна быть идеократической, – то есть, исходить из какой-то идеологемы. Якобы только тогда она может «сплотить и повести на завоевание новых высот», и предложить проекты, которые Александр Проханов называет «Пятой империей».
Но у меня ощущение, что за 500 лет развития этой концепции мы пришли к тупику. Нужна другая идея, но ее невозможно сформулировать, поскольку наши традиционные ценности замешаны на идее сверхзначимости государства.
«СП»: – Путин тоже исходит из сверхзначимости государства?
– Да. Но люди в России устали отказываться от чего-то во имя идейных ценностей, будь то коммунизм или грядущее построение «русского мира». Они начали думать, что живут только одну жизнь, и положить ее на то, чтобы потом было хорошо – не очень правильно.
«СП»: – Национальные идеи у нас не приживаются. А что могло бы прижиться?
– Во времена Ельцина была идея, которым приличным образом называлась «теорией малых дел»: убери мусор в своем дворе, сделай ремонт в квартире, помой посуду – то есть, улучши среду обитания. В неприличном варианте идея называлась «не ссы в подъезде».
Между прочим, в этом было что-то дельное. Именно потому, что мы оторваны от реалий и строим умозрительные концепции, мы живем в грязище. Мы как бы говорим: это не моя страна, не моя территория – я не знаю, чья, но не моя. Это хамское отношение от того, что мы думаем о более высоком. Я вижу в этом разрыв между заявленными ценностями и реальной жизненной практикой. Именно поэтому идеи, которые нам придумывают, неизменно рушатся.
Другое мнение
Владимир Прибыловский, президент информационно-исследовательского центра «Панорама»:
– Наше общество пусть не демократическое, но плюралистическое. Другое дело, плюралистическим оно стало недавно, и мы не научились еще вырабатывать – не консенсус, не согласие – принципы и способы согласования мнений. У нас пока существует традиция, чуть что, хвататься за дубину или матерное слово.
Из событий, по отношению к которым общество едино – это Великая Отечественная война. Правда, и здесь уже есть разногласия: с одной стороны, в интеллектуальной прослойке, с другой – среди гопоты, с точки зрения которой Гитлер и генерал Власов воевали против большевиков и евреев, а значит, были правы. По всем остальным сюжетам мнения давно разделились.
В Штатах есть выработанная традиция патриотизма. Ее сформулировал лейтенант военно-морского флота США Стивен Декейтор в начале XIX века: «Да будет страна моя всегда права, но, права она или нет, это моя страна!»
Не знаю, правильно ли это. Я в подобных вопросах склоняюсь к космополитизму, и считаю, что Земля – единый шарик. Космополитизм, к месту заметить, возник в раздробленной Греции, когда каждый греческий полис считал себя государством, и ненавидел соседний. Сейчас роль таких полисов играют страны, тогда как главным должны стать принципы общечеловеческого единства.
Можно ли сказать, что сегодня нам навязывают идеи единства на государственном уровне? Есть риторика о единстве со стороны властей, хотя сами они не едины. Но им удобнее управлять единой серой массой, а не разноцветной и раздробленной. Впрочем, у значительной части россиян есть ностальгия по единству – в том числе, по советскому единству взглядов. Но это временное явление, и скоро пройдет.
Сергей Белановский, социолог:
– Слово «единство» применительно к празднику – умышленно-неточное. Власть не должна портить язык, обременяя нас неточным словоупотреблением. Я как-то беседовал с человеком, который в 1970-е занимал крупные руководящие посты, и работал сначала в центре Москвы, а потом на окраине. Разница его потрясла. Если в центре у кого-то протекал кран, у соседей, как правило, имелись ключи от квартиры, они знали, где находится ее хозяин. На окраине все оказалось по-другому. «Вы не представляете, как разобщены люди в новостройках», – восклицал мой собеседник.
Можно ли назвать народным единством ситуацию, когда у соседей есть ключи – вопрос сложный. Сегодня мы наблюдаем объективные процессы: атомизацию граждан, распад семей. Но можно ли противопоставить этому некое единство? Я сомневаюсь.
В народе нет и единого отношения к историческим событиям. Даже ВОВ забывается – правда, она поддерживается пропагандой. В негативном плане сограждане одинаково относятся разве что к 1991 году (распаду Союза), к 1993 году (расстрел Белого дома). Но и здесь память начинает отказывать.
Лично для меня праздник 4 ноября не значит ничего. Более того, я абсолютно достоверно знаю, как власть принимала решение о введение этого праздника, и даже проводил под обоснование этого решения опрос фокус-группы. Это было циничное решение. Стояла политическая задача – убрать праздник 7 ноября. Может быть, это и следовало сделать. Но в данном случае, мотивация была не идейной – сделать так, чтобы люди не собирались, чтобы потом не пришлось никого разгонять.
В итоге, дату перенесли. Ненамного – поскольку люди привыкли к выходному. Формально порывшись в календаре, нашли ближайшую подходящую дату, чтобы назначить ее праздником. Повторюсь, это было сделано крайне цинично. После этого власти хотят, чтобы кто-то поверил в новый праздник, но я сомневаюсь, что это возможно. Из досье «СП»
Праздник 4 ноября был введен в память о единении русского народа в 1612 г. и восстановлении России после смуты начала XVII в. Впервые эта дата прозвучала на Межрелигиозном совете России в сентябре 2004 г. и тогда же была поддержана тогдашним Патриархом Московским и всея Руси Алексием Вторым. В декабре 2004 г. законопроект был принят в третьем чтении и скоро стал законом. Против голосовали коммунисты. С датой 4 ноября связана по крайней мере одна государственная традиция новой России: президент — сначала Владимир Путин, потом Дмитрий Медведев — возлагает цветы к памятнику Минину и Пожарскому.
Русский национализм нынче определяется так: «Празднование Дня народного единства, требование справедливого распределения бюджетных средств между субъектами РФ, требование проведения честных и свободных выборов, защита конституционных прав граждан» . Это цитата из «согласования» «Русского марша» (главного из них — в Люблине) за подписью чиновника. Лозунги акции, опубликованные в ЖЖ одного из ключевых активистов —Владимира Тора, звучали несколько иначе. Например: «Иммигрант, пора домой!», «Вернем Россию русским!» В ходе самого действа, разумеется, были и зиги, и перекошенные физиономии, и слоганы: «Россия для русских, Москва для москвичей, а ну-ка давай-ка у*бывай скорей!», «Москва не Кавказ, Аллах — п*дорас!» Шествие возглавляли ряженые барабанщицы, правда, по погодным условиям, без мини-юбок. Попадались и высокоинтеллектуальные мотивы, позволяющие заподозрить некоторое влияние Старой площади на «здоровых» националистов: «Оранжизм — враг государственности».
К сожалению, отделить «здоровые» националистические силы, за сотрудничество с которыми проголосовали на сайте «Новой» 59% читателей и которые взялся олицетворять собой Алексей Навальный, от нездоровых чрезвычайно сложно. Слова, произносившиеся во время шествия и митинга, ничем не отличались от прежних акций нездоровых сил, если не считать отдельных антиединороссовских частушек типа: «Аллах Чечне дает бюджеты, спасибо Путину за это». Слоган «Слава России!», с которого всё начиналось и всё заканчивалось, — это лозунг русских фашистов из Маньчжурии 1920-х годов. «Будущее принадлежит нам» — это тоже старинный, скажем деликатно, ультранационалистический напев разного рода радикальных движений (Il domani appartiene a noi в итальянской версии, а если кто помнит, в фильме «Кабаре» светловолосый нацистский юноша поет песню Tomorrow belongs to me.) Конечно-конечно, коловрат, присутствовавший наряду с «имперским» флагом в колоннах — не свастика. Но почему-то при этом все прекрасно понимают, откуда что растет…
Компетентные органы хорошо подготовились к «маршу». Националисты раскололись по «этническому» признаку. Одни настаивали на том, что «Нет России без Кавказа», другие, соответственно, остались приверженцами призыва «Хватит кормить Кавказ». Кремлевская молодежь «маршировала» на ВВЦ. «Марш» в Люблине был оцеплен, с неба его патрулировали вертолеты. В отношении одного из лидеров русского движения — Дмитрия Демушкина заранее завели уголовное дело, а публициста Константина Крылова забрали прямо перед «Русским маршем» в воспитательных целях: его пример — другим наука. В конце концов, национализм — это государственная монополия, и всякие там «здоровые» националисты существуют до тех пор, пока они своими коловратами эту самую монополию не нарушают. В этих ситуациях государство внезапно вспоминает о том, что у него есть Уголовный кодекс. А так оно, государство, и само не имеет ничего против «Русские, вперед!», «Прости, распятая Россия!», «Русский марш — за русскую империю!». По данным Левада-центра, к идее «Русского марша» положительно относится 26% опрошенных, отрицательно — 30%, 45% — затрудняются ответить. «Русские, вперед!» — говорили в Люблине. Вот только — куда?
